Она по-деловому перечисляет свои чувства ко мне:

– Мне нравится твой пикантный акцент, твоя сумасшедшая уверенность, твоя поэзия, твой ум и твой разум, хотя и всё это – не стопроцентно!

– Я готов мурлыкать до смерти, Джульетта!

– Не торопись, персидский кот!

Я снова не могу спать. Даже мягкий сыр бри, сладкая дыня, фисташки и пита, которые обычно бывают более эффективными, чем целая аптека снотворного, мне не помогают. Беспокойные мысли бьются о стенки моего черепа. Я позволяю своему разуму делать то, что хочет, никак его не связывая, чтобы он немного разрядился, но через два часа я сдаюсь. Подушки осели, я их снова взбил, снова лёг, но больше не пытаюсь заснуть. Мой разум мучает меня, как тиран. Я хочу, чтобы Джульетта была со мной здесь и сейчас.

Если только всё не предопределено, а мои варианты выбора – не иллюзии, если только реальность – это не только виртуальная реальность, и мы живём не в программном обеспечении космического программиста, то этот мой разум и эта чёртова подушка не дадут мне заснуть. Я могу помочь себе скоротать часы бессонницы, сочиняя стихи, но сегодня ночью из моего серого вещества не выйдет ничего стоящего.

Да, я счастлив, что нравлюсь Джульетте. Но я опасаюсь, что моя госпожа удача мне не верна. Я не могу избавиться от маячащих демонов, которые рушат моё настоящее. Мною правят живущие внутри меня силы. Я игнорирую Бога. Я проклинаю Сатану. Я кляну родителей Алоиса Альцгеймера за тот корыстный половой акт, в результате которого был зачат их сын, фамилия которого станет названием болезни, застопоривающей работу коры моего головного мозга. Но я должен встретиться с доктором Рутковским. Ни он, ни Джульетта не считают, что нужно действовать срочно. Чёрт побери, почему?

Я говорю себе, что если у меня болезнь Альцгеймера, то я должен принять её, как самого себя – как неизбежный процесс во мне. Я говорю себе, что мы все в один день умрём, что глупо позволять беспокойству о смерти в будущем портить жизнь в настоящем. Сейчас я сам навязываю себе это беспокойство, эту боль, говорю я себе, навязываю только своим собственным разумом, и дело не в болезни Альцгеймера.

Разум может стать инструментом пыток. Наши сознание и бессознательное превращают Землю в ад, в то время как некоторые люди, как счастливые утки, ожидают, что нас спасёт какой-нибудь спаситель. Религии кажутся мне смешными, в особенности, когда они с уверенностью разглагольствуют о том, что произойдёт с вами после смерти: вы отправитесь в рай или ад, или в чистилище. Священники, раввины, муллы и миллиарды верующих знают это, даже дети знают это, но почему этого не знаю я? Насколько я глуп? Ребёнком я начал смеяться над этим утверждением. Я бы и до сих пор смеялся, если бы не был так обеспокоен. Но я знаю, что некоторые другие люди тоже не знают того, что не знаю я, поэтому я не должен ощущать себя в такой изоляции. Я делаю глоток воды со льдом, чтобы немного охладиться. Это вызывает у меня холодную улыбку, которую никто не видит.

Я чувствую, что хочу спать, но тем не менее не могу заснуть. Я принимаю решение не позволять своему сознанию забеспокоить меня до смерти, пока я не умру. Я открою свой разум миру, как делаю сейчас. Я попытаюсь не бояться ничьего сурового суждения. Один раз я написал миниатюрный рассказ, всего из одного предложения, которое, как я думаю, рассказывает длинную грустную историю. Вот оно: «Однажды жили два незнакомца, которые никогда не встречались друг с другом!» Это и моя история, поскольку я встречу в своей жизни очень мало людей. Вскоре на Земле будет больше людей, чем рыбы в океанах, больше нас и меньше их. Однажды я увидел самку пеликана, которая что-то считала – может, людей своим длинным клювом!

Я хочу контролировать свой разум, в котором хранятся факты и ложь, я хочу контролировать создателя моих ожиданий, миражей, кошмаров, а также недоброжелательных и доброжелательных мыслей. Но я не могу включать и выключать его, как душ. Я и мой разум – не одно и то же, и этот мучительный факт вносит свой вклад в мою бессонницу сегодня ночью. Таким образом мой разум не подчиняется ни мне, ни самому себе.

Как абсурдно! Моя рука подчиняется мне, когда я шлёпаю по своей подушке, чтобы сделать её более плоской, или когда я хочу её взбить, но мой мозг накладывает вето на моё желание и не даёт мне спать! Скажите мне, нерождённые учёные, где находится моя сила воли? Где эта область? Каковы преимущества выживания разума, который ведёт себя как непослушный ребёнок или жестокий робот – без какой-либо роботоэтики, как сказал бы ЗЗ? Мой разум преднамеренно приносит мне боль? За что он меня наказывают? Почему возникают эти «почему»?

Может, я могу как-то заставить свой разум изменить мой мозг, который, в свою очередь, может изменить мой разум. Нейропластичность говорит нам, что это возможно. Медитация – хорошее начало. Мозг взрослого человека – это не затвердевшая глина, а податливый и мягкий воск, и продолжает оставаться таким на протяжении всей жизни.

Я страдаю от боли, которая несётся ко мне изо рта моих врагов и даже изо рта некоторых моих друзей. Я достал из почтового ящика в Университете следующую записку: «Пируз, ты – чужой, ты не подходишь для американского образа жизни. Ты знаешь, как люди в Америке любят Бога и боятся Бога. Ты – излишне самоуверенный и высокомерный левый, ты радиоактивен для нашего образа жизни. Тебя следует остановить, чтобы ты не загрязнял наш университетский городок». Я слышал и худшее. Эти причиняющие беспокойство слова не дают мне сегодня уснуть! Может, я слишком мягок для жёстких и твёрдых США.

Да, мой разговор с Джульеттой и наш поцелуй перед расставанием успокоили меня. Я для неё – не просто клинический случай. Но я озадачен. Разве она не знает и не беспокоится, что я вскоре уйду? Что я не являюсь хорошей долгосрочной инвестицией? Я не знаю, что произойдёт со мной в другом мире, куда я попаду из этого, в то время, как другие уверены, что знают. Я чувствую себя глупо от того, что я не знаю, что дальше произойдёт со мной в этом мире.

Че бадбахти! (Какая незадача, или какое несчастье!) Я чувствую себя неосторожной мышью, которая свалилась в глубокий колодец. Но я поднимаю голову вверх, меня поражает ночное небо, и я задумываюсь о том, что находится за его пределами. Разве мне не стоит попытаться выбраться из колодца, чтобы спастись, вместо того, чтобы позволить яркости Бытия очаровать или загипнотизировать меня?

Че бадбахти! Мой разум скрывает от меня столько секретов. Я обращаюсь к Богу, эволюции и инженерам-генетикам:

– Разве вы все не думаете, что человеку требуются особые нейроны для понимания того, что задумали другие нейроны? Природе требуется думающая эволюция, а не пьяная эволюция, которая с грохотом врывается в жизнь, чтобы формировать, реформировать или деформировать всё, включая себя. Части тела, устаревание и моральный износ в различной степени – какие же это неразумные разработки!

Не осознавая этого, я засыпаю и попадаю в кошмар: я на совещании на факультете и не могу узнать ни одно из лиц, как бы ни пытался. Я чувствую себя, как слепорождённый, пытающийся понять реальность. Но я не могу узнать лиц. У меня прозопагнозия[21], то есть слепота на лица; я пытаюсь сказать коллёгам о своём состоянии, извиниться перед ними за то, что их не различаю и не узнаю. Я шевелю губами, но не слышу никаких звуков. Они показывают на свои уши и на языки и корчат мне жуткие рожи, словно говорят мне, что для меня они – глухонемые и их не волнует, что я говорю. Я просыпаюсь в ужасе, простыня плотно обмоталась вокруг моей шеи. Я тут же понимаю, что кошмарный сон – это драматизация моей жизни в реальности.