Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Смутное чувство способности к совершенствованию в человеке таково, что он и тогда еще считает себя далеким от цели, когда он ее достиг и разум все еще недостаточно освещает ему путь. То, что ему легко дается, кажется ему плохим, и таким образом мечется он от плохого к хорошему, а от хорошего к чему-нибудь плохому, что он считает лучшим, чем хорошее...
Можно постараться нарисовать себе ночного сторожа по его голосу. При этом часто ошибаешься настолько, что трудно удержаться от смеха, когда обнаружишь свое заблуждение. А разве физиогномика нечто иное?
Не создавай себе слишком мудреного представления о человеке, суди о нем просто; не считай его ни слишком хорошим, ни слишком дурным.
Кто может указать, как далеко пойдет человек при своей способности к совершенствованию — маленький ребенок, когда он непрочно ступает по земле, держась за руку взрослого, до Тер-ци[182] в Лондоне? Кто осмелится утверждать, что человек не научится летать? Трудней всего определить, как далеко пошел и пойдет человек в каком-нибудь искусстве, главный смысл которого состоит также и в том, чтобы при дальнейшем развитии становиться все менее заметным.
Если бы люди искренно рассказывали свои сны, то по ним можно было бы скорее, чем по лицам, узнать характер этих людей.
Если бы мы воспитывали матерей, т. е. детей в материнском чреве!
Если очень хочется знать, что думали бы другие люди о деле, которое тебя касается, стоит только представить, что бы подумали мы о них в подобных обстоятельствах. Никого не следует считать в этом отношении ни морально лучше, чем ты сам, ни глупей себя. Люди замечают чаще, чем принято полагать, такие вещи, которые, по нашему убеждению, мы искусно скрыли от них. Это замечание больше чем наполовину верно, и это во всяком случае уже много для максимы, создаваемой на тридцатом году от роду, как это делаю сейчас я.
Заставить умных людей поверить, что ты являешься не тем, кем ты являешься на самом деле, во многих случаях трудней, чем стать действительно тем, кем желаешь казаться.
Самая занимательная для нас поверхность на земле — это человеческие лицо.
Я знавал людей, которые пили тайком и были пьяны на людях.
Совесть людей, как их кожа, не у всех одинаково нежна: у одного она нежная, а у другого — толстая, как у свиньи, Я знал людей с такой нежной совестью, что они не хотели поверить, что солнце стоит на месте неподвижно, и ни за что не наступили бы на кусочек хлеба, но распоряжались имуществом вдов и сирот, как своей собственностью...
В городках, где царит вежливость, невозможно в какой-нибудь степени познать жизнь. Все делается здесь настолько вежливо честно, вежливо грубо и столь вежливо лживо, что редко найдешь в себе достаточно злости, чтобы написать сатиру. Люди там всегда заслуживают сожаления, короче говоря, во всем отсутствует сила характера.
Долг каждого мудреца — видеть в сапожнике короля, воздавать должное всякому по заслугам и ценить величие души, талант и способности не только по шумным эффектам...
Общение с разумными людьми следует усиленно рекомендовать каждому, потому что и дурак таким способом, благодаря подражанию, может научиться поступать умно, — подражать ведь могут и величайшие дураки, и даже обезьяны, пудели, слоны и пр.
Мы часто создаем себе иллюзии о людях, которые сочли бы для себя позором снизойти до нас...
Одной-единственной души для его тела было мало, он бы задал достаточно работы и двум.
Если ни на один день не уклоняться от своей цели, — то это тоже хорошее средство продлить время, и притом надежное, но пользоваться им нелегко.
Можно осуждать ошибки великого человека, но только самого человека осуждать из-за них не следует. Его надо воспринимать в целом.
Если из-за какого-нибудь небольшого проступка к человеку начинают относиться с презрением, то это происходит не столько из-за самого проступка, сколько из-за предположения о том, на что способен этот человек в других случаях. Поэтому так часто презирают того, кто позволяет себя безнаказанно оскорблять.
Есть люди, которые рождаются с влечением ко злу, с багровой полосой на шее, с веревкой.
То, что они называют сердцем, находится значительно ниже четвертой пуговицы жилета.
Скромник для меня более невыносим, чем хвастун. Немногие умеют быть слишком скромными — это искусство, а хвастовство — черта природная. И кроме того, хвастун признает за каждым его достоинство, излишне же скромный человек, по-видимому, презирает того, перед кем скромничает. Я знал некоторых людей, умевших говорить о своих ничтожных заслугах с таким благочестивым смирением, будто они опасались, что мы растаем, если они покажут себя во всем своем блеске. Но постепенно я привык смеяться над ними и с того времени охотно их вижу и слушаю.
Для шума выбирают маленьких людей — барабанщиков.
Именно на этом я и настаиваю: человек в собственном смысле слова — это не наш современник. Мы должны теперь разыскать его в истории.
Человек, который наводит порядок на своей голове, пользуется у студентов Геттингена большим доверием, чем тот, кто наводит его в голове.
Большинство ученых более суеверны, чем они утверждают, или даже, чем они сами полагают. Не так-то легко совершенно отделаться от плохих привычек, но можно скрывать их перед светом и предотвращать их дурные последствия.
Я убежден, что, видя себя в других, не только любишь себя, но и ненавидишь.
Человеку свойственно непреодолимое стремление верить, что его не видят, когда он сам ничего не видит. Подобно детям, которые закрывают