Элегантный распорядитель – смотритель павильона – проводил гостей в отведенную им просторную ложу на первом этаже.

– Лорд Арлингтон распорядился, чтобы сразу по прибытии вам подали холодные закуски, – сказал он. – Пожалуйста, располагайтесь, а я прикажу, чтобы вам немедленно принесли кушанья. В погребце вы найдете кларет, шампанское и ликеры. Если пожелаете что-то еще, только скажите – вам тотчас подадут.

Ливи опустилась на одну из скамей, обитых красным бархатом, а Девир, достав из ведерка со льдом бутылку шампанского, принялся ее открывать. Они успели выпить по бокалу, добавив в вино немного лимонного ликера, когда появились лакеи с подносами, полными яств. Здесь были аппетитные булочки, тонко нарезанная ветчина, холодный цыпленок, салат из горошка с огурцом и мятой, а также блюдо со всевозможными сладостями.

Пока Девир разрезал цыпленка, Оливия съела миндальное печенье и, облизнув пальцы от крошек, потянулась за другим.

– Начинаете со сладкого? – усмехнулся Девир, наполняя ее тарелку.

Ливи пожала плечами.

– Я голодна. Начинать с десерта вовсе не такое страшное преступление, как когда-то уверяла моя няня.

– Да, бывают преступления и похуже, – послышался женский голос со стороны галереи.

Обернувшись, Ливи увидела, как в ложу входит графиня де Корбевиль, опираясь на руку лорда Арлингтона.

– Совершенно верно, – подтвердил Девир, когда сестра, усевшись рядом, взяла его бокал. – Например, похитить у мужчины вино.

Графиня с улыбкой отпила глоток. Ливи едва не поперхнулась, вспомнив, как совсем недавно сама столь же бесцеремонно завладела бокалом Девира, пока его рука… Мадам де Корбевиль насмешливо изогнула бровь, как будто точно знала, чем ее брат и Ливи занимались в лодке во время путешествия.

Острая, мучительная зависть кольнула Ливи. Пальцы ее судорожно сжались. Пришлось поставить бокал на стол, чтобы ненароком не сломать хрупкую ножку. Будь Оливия вдовой, подобно графине, она могла бы уступить ухаживаниям Девира, и свет остался бы равнодушен к этой связи. Никто бы и бровью не повел.

Будь здесь ее муж, всеобщее презрение и насмешки обратились бы на него. Публика не любит, когда ее лишают обещанного удовольствия. Древние римляне пришли бы ярость, обнаружив, что гладиатор отказывается сражаться. Не имея возможности утолить жажду крови, вонзив зубы и когти в Суттара, лондонский свет направил свою ненависть на Ливи.

– Как прошло ваше первое путешествие на лодке? Вам понравилось? – с тонкой проницательной улыбкой осведомилась графиня.

Когда на блюдах не осталось ничего, кроме крошек и костей, Филипп сделал знак Ливи и мистеру Девиру выйти в сгущающиеся сумерки и полюбоваться, как зажигают фонари. Мадам де Корбевиль, улыбаясь с видом заговорщицы, протянула ему пустой бокал.

Филипп замер, пораженный этой лукавой, соблазнительной улыбкой, неизъяснимо очаровательной и вместе с тем греховной. На мгновение он почувствовал себя мухой, завязшей в янтаре, но, стряхнув оцепенение, улыбнулся в ответ.

Хотя графиня носила траур, шелковая ткань ее платья, затканная цветами, была расшита крошечными блестками, украшавшими серединку каждого цветка. В сиянии свечей черное платье искрилось и переливалось, придавая графине сходство с изысканной драгоценностью на красной бархатной подушке.

Лакеи разожгли огромный камин в центре ротонды и унесли столы, освободив место для танцев. Повсюду в ложах шло бурное веселье. Разговоры и смех сливались в рокочущий гул, напоминая шум Темзы, несущей свои воды неподалеку.

Мадам де Корбевиль закусила губу, глядя на Филиппа с выражением, которое он затруднился бы истолковать. Весь день она смотрела на него так, словно собиралась что-то сказать и никак не могла решиться. Подобная робость была ей вовсе не свойственна.

Графиня выиграла у него партию в шахматы и, как ясно видел Филипп, одержала бы вторую победу, если бы игру не пришлось прервать, поскольку карета прибыла в Ранела. Эта дама не просто победила, она нанесла ему сокрушительное поражение. Притом с легкостью, почти без усилий.

Филипп не мог припомнить, когда в последний раз ему доводилось иметь дело с таким сильным противником, да вдобавок проиграть. И никогда прежде проигрыш не доставлял ему удовольствия. Но прелестная смущенная улыбка, осветившая лицо графини, когда та поставила ему мат, совершенно обезоружила Филиппа.

А слово «прелестная» не часто приходило в голову, когда он думал о мадам де Корбевиль. Живая, обольстительная, яркая, она напоминала прекрасную сирену. Но та застенчивая улыбка вовсе не была улыбкой сирены. В ней сквозила очаровательная неуверенность, беззащитность. Так улыбаются женщины из плоти и крови. Казалось, с графини вдруг спала маска, приоткрыв на мгновение ее истинное лицо. Пожалуй, Филиппу никогда не доводилось видеть более захватывающего, волнующего зрелища.

Он повертел в руках пустой бокал графини.

– Лимонный ликер или клубничный? Или, может быть, кларет?

– Лимонный ликер с шампанским, – улыбнулась мадам де Корбевиль. – Если после Ролли что-то еще осталось. Кажется, мой брат выпил немало вина.

Достав из ведерка со льдом две непочатых бутылки – ликер и шампанское, – Филипп ловко открыл их.

– Это неудивительно. Боюсь, большинство мужчин пожелали бы взбодрить себя выпивкой, пытаясь укротить Ливи.

Графиня изумленно приоткрыла рот, глядя на Арлингтона. Казалось, она в растерянности и не знает, что сказать. Наконец, шаловливо хихикнув, она потянулась за бокалом.

– Преодоление трудностей пойдет Ролли на пользу, – произнесла она, вращая бокал, чтобы смешать настоянный на лимоне бренди с шампанским. – Он привык, что женщины сами падают к нему в объятия, словно спелые плоды.

Филипп на мгновение смутился. Он лишь пошутил, а сестра Девира говорила серьезно. Ливи никогда не доставляла отцу ни малейшего беспокойства. Во всяком случае, до того дня, когда она, оставив дом мужа-двоеженца, нашла пристанище у бабушки. Арлингтон не мог себе представить, что дочь, нуждаясь в помощи, будет искать защиты не у него. Даже теперь при мысли об этом он испытывал мучительную, жгучую боль. Он всегда желал для дочери самого лучшего, мечтал видеть ее счастливой, обеспеченной, защищенной. Но, поступив согласно его воле, Оливия оказалась жертвой подлого предательства.

Филиппу хотелось бы верить истории о давней негасимой любви между Девиром и Ливи, но в душе он знал, что это не более чем выдумка. Ощутив, как к горлу подступает ледяная волна горечи и гнева, Арлингтон поспешил подавить в себе это чувство.

Он хорошо знал дочь. Если бы она отдала кому-то свое сердце, то никогда не согласилась бы выйти замуж за другого. Нет, Оливия со своим «женихом» разыгрывали комедию. Филипп понимал, что утратил доверие дочери и она нашла себе другого защитника. Теперь ему оставалось лишь полагаться на ее рассудительность.

Арлингтону не давал покоя вопрос, как Оливии удалось заставить Девира подчиняться ей. И разумеется, оставалось неясным, как она собиралась держать в узде этого человека.