еще на гражданской войне в Испании и раненный в Льеже во время германской оккупации. Я не был раньше знаком ни с кем из них. После того как венгерские пограничники три часа изучали наши документы, переводчик собрал нас в вагоне-ресторане, представился и произнес краткий приветственный спич. Затем огласил программу на ближайшие две недели – музеи, обеды в молодежных организациях, спортивные соревнования и неделя отдыха на озере Балатон.

Морис Майер от имени всей делегации поблагодарил хозяев, но дал понять, что туристические досуги интересуют нас очень мало. Нам нужно совсем другое, а именно: понять, что происходит в Венгрии, по-настоящему, без политических мистификаций, составить собственное представление о нынешней ситуации в стране. Переводчик ответил, что правительство сделает все возможное, чтобы мы остались довольны. Это было 4 августа, в три часа дня. А в половине одиннадцатого мы прибыли на пустынный будапештский вокзал, где нас ожидала группа энергичных мужчин, сопровождавших нас все пятнадцать дней и делавших все возможное, чтобы мы так и не сумели понять, что же все-таки происходит в стране.

Мы еще не успели выгрузить наш багаж, как один из них – он представился переводчиком – вытащил список с указанием наших фамилий и гражданства и произвел перекличку, живо напомнившую мне школьные годы. Потом нас пригласили занять места в автобусе. Две вещи привлекли мое внимание: количество наших сопровождающих (их было одиннадцать – на нашу-то небольшую делегацию) и то, что все они представлялись переводчиками, хотя большинство не говорили ни на каком языке, кроме родного мадьярского. Мы прошлись по городу, по темным безлюдным улицам, будто опечаленным дождем. И вскоре оказались в отеле «Свобода» – одном из лучших в Будапеште – за банкетным столом во всю ширину зала. Ножом и вилкой, как оказалось, умели пользоваться не все присутствующие. Обеденный зал с зеркалами, люстрами и мебелью, обитой красным плюшем, был сделан из современных материалов, но явно стилизован «под старину».

За ужином растрепанный человек с неким романтическим пренебрежением во взоре произнес речь, которую синхронно переводили на три языка. Вслед за кратким и абсолютно корректным приветствием по случаю нашего появления в Венгрии пошли конкретные инструкции. Нам рекомендовалось не выходить на улицу, всегда носить при себе паспорт, не разговаривать с незнакомыми людьми, оставлять ключ у портье, покидая отель, и помнить, что «в Будапеште объявлено военное положение, а потому фотографировать здесь запрещено». В этот миг возникли еще семь переводчиков. Все они бесцельно двигались вокруг стола, очень тихо переговаривались между собой по-венгерски и были чем-то встревожены, как мне показалось. Да и не мне одному. Через полминуты Морис Майер наклонился к моему уху и шепнул: «Они же умирают со страху».

Перед тем как мы разошлись по номерам, у нас забрали паспорта. Утомленный долгой дорогой, я не мог заснуть, чувствовал себя не в своей тарелке и попытался увидеть из окна моего номера ночную жизнь города. Серые дома на проспекте Ракоши казались необитаемыми. Вполнакала горевшие уличные фонари, мокнущая под дождем пустынная улица, скрежещущий трамвай, который разбрасывал из-под дуги голубые искры, – все это лишь усиливало тягостную атмосферу. Уже ложась в постель, я заметил на стенах номера следы пуль. И мне долго не давала заснуть мысль, что из этой пропахшей дезинфекцией, прячущейся за желтыми гардинами комнаты со старой мебелью в октябре вели огонь. Так окончилась моя первая ночь в Будапеште.

Очереди за лотерейными билетами длиннее, чем за хлебом

Утром город казался уже не таким печальным. В намерении обмануть бдительность переводчиков, которые должны были явиться не раньше десяти, я сунул ключи в карман и спустился по лестнице, а не на лифте. Потому что он располагался прямо напротив стойки портье, и выбраться из отеля незаметно не удалось бы. Застекленная вертящаяся дверь выводила прямо на проспект Ракоши. Не только отель, но и все здания по проспекту – от украшенного цветами вокзала до берега Дуная – были в лесах. Очень непривычное впечатление производит оживленная торговая улица, сплошь покрытая деревянными скелетами. Непривычное, но мимолетное, потому что я не сделал и двух шагов от гостиницы, как кто-то взял меня за плечо. Это был один из переводчиков. И держа по-дружески крепко, привел меня обратно в отель.

Все прочие члены делегации спустились, как и ожидалось, в десять. Последним появился Морис Майер. Он вошел в ресторан в элегантном спортивном пиджаке, раскинув руки, как для объятия, и распевая гимн демократической молодежи. С преувеличенной сердечностью он переобнимал одного за другим всех переводчиков, отвечавших ему радостно, но растерянно. Потом уселся рядом со мной, заткнул за воротник салфетку и толкнул меня коленом под столом.

– Я еще вчера понял, – пробормотал он сквозь зубы. – Они все с оружием.

С этой минуты мы поняли, куда влипли. Наши ангелы-хранители сопровождали нас в музеи, к памятникам старины, на официальные приемы, бдительно следя, чтобы мы не общались с людьми на улице. Однажды – это было на четвертый день нашего пребывания в Будапеште – мы отправились смотреть прекрасную панораму города, открывающуюся с Башни Рыбаков. Там поблизости стоит старинная церковь, некогда превращенная турками в мечеть и до сих пор украшенная арабесками. Мы, несколько делегатов, отделились от основной группы и вошли внутрь – в огромный запущенный неф с маленькими окошками под самым куполом, из которых лились потоки желтого летнего света. На одной из передних скамеек сидела в глубоком раздумье старушка в черном и ела хлеб с копченой колбасой. Два переводчика появились в церкви миг спустя. Они издали молча следили за нами, но старушку выставили.

На пятый день ситуация стала невыносимой. Мы были сыты по горло старинными зданиями, намозолили себе глаза реликвиями и не могли больше ощущать, что город и люди, стоящие в очереди за хлебом или на трамвайной остановке, недостижимы для нас и проплывают мимо за автобусными стеклами. Решение я принял после завтрака. Попросил у портье ключ от номера, предупредил, что очень устал и буду спать до вечера, потом поднялся на лифте, а спустился по лестнице.

Сел в первый попавшийся трамвай. Он был набит битком, и скученные в вагоне люди смотрели на меня как на пришельца с другой планеты, и в глазах у них не было ни любопытства, ни удивления, а одно лишь отчужденное недоверие. Рядом со мной пожилая дама в ветхой шляпке с искусственными вишенками читала том Джека Лондона на венгерском. Я обратился к ней по-английски, потом по-французски, но она даже не взглянула на меня. Протиснувшись к дверям, она сошла на первой же