Уже после Второй мировой войны Степан Бандера повторил слова Дмитрия Донцова: «Врагом был не только данный режим — царский или большевистский, а сама московская нация».

Весь идейный багаж Донцова — по меткому выражению великого патриота Украины писателя Ярослава Галана, зверски убитого адептами оуновщины, — «…это ненависть к красной, революционной Москве. В лакейском экстазе перед империалистами Запада он терял всякую меру, всякое человеческое подобие».

Он имел в виду — к России вообще, что и подтвердила новейшая история.

Донцов предлагал для всех ослушников одно наказание — пеньковый ошейник, но, в конце концов, в 1946 году его получил каждый из «героев» Третьего рейха.

Вот с такими идеологическими завихрениями в умах местных националистов пришлось встретиться армейским контрразведчикам Киевского особого военного округа и его объединений. Особенно это касалось шестой армии, находившейся в эпицентре борьбы с человеконенавистническим дурманом на Галичине.

Гитлеровцы в конце концов раскроются в отношении своих временных попутчиков — предателей даже не СССР, а «святой Киевской Руси», которая для них была не символом к объединению, а холодной, безжизненной абстракцией. «Украины для украинцев» и «незалежной державы» так у них и не получилось.

30 июня 1941 года оказалось для оуновцев триумфально роковым. Гитлер сразу же запретил создание Украинской народной республики, но это другая тема исследования, а ее вождей арестовал с «мягкой посадкой».

Пройдет немного времени, особенно после позорного поражения под Бродами 14-й ваффен-гренадерской дивизии СС «Галичина», набранной в основном из добровольцев Западной Украины, и немцы о своих соратниках-украинцах во Второй мировой войне скажут много нелицеприятного, в том числе и о их судьбе после победы над большевиками.

Так, гаупштурфюрер СС, один из самых результативных танковых асов Второй мировой войны в системе гиммлеровского воинства, Михаэль Витман дерзко позволил себе заметить в сорок четвертом году:

Наверное, эти строчки читали и Степан Бандера, и Роман Шухевич, и другие фюреры ОУН, что не помешало им до конца своих дней верой и правдой служить темным силам, особенно выступающим против православного славянства и Советской России, в состав которой входила и Украина.

Вот в такой обстановке приходилось действовать армейским контрразведчикам КОВО и, в частности, шестой армии накануне войны, штаб которой находился во Львове…

Накануне войны и в первые ее дни Михеев систематически получал из Особого отдела 6-й армии острые оперативные материалы о враждебной деятельности забрасываемой немцами агентуры и местных националистов из ОУН.

У Львова, столицы Галиции, еще недавно стонавшей под гнетом Польши в результате массовой полонизации украинского населения, после событий тридцать девятого года появился новый недруг — Советская Россия. Галичанам не нравилось «життя за Польщи», когда приходилось горбатиться на польского пана, так же как и «жизнь при Советах» они встретили в штыки из-за процесса коллективизации.

Местные националисты в ожидании войны теперь весь гнев направляли против Советов, которые мешали провозгласить им «незалежну державу». Надеялись, что «новый порядок» Гитлера поможет им стать самостоятельными игроками в Европе. Поэтому они пытались жестокой борьбой с советской властью заработать себе очки со стороны гитлеровцев, которых ждали с распростертыми объятиями.

Сотрудники Особого отдела шестой армии, территориально расположенного во Львове, практически каждый день испытывали на себе удары вражеской агентуры из числа оуновцев.

С конца сорокового и начала сорок первого годов начальник военной контрразведки КОВО старший майор госбезопасности Н.А. Якунчиков стал получать от своих подчиненных, курирующих 5-ю и 6-ю армии, все более тревожную информацию. Что ни день — новость, на которую нужно было реагировать анализом, словом и действием.

Обобщенные справки о тревожных событиях в зоне ответственности особых отделов КОВО отсылались Киевом в Москву — А.Н. Михееву — почти ежедневно.

Информация была разная: то германский самолет нарушил границу и вторгся в воздушное пространство СССР, то были выявлены подозрительные рыбаки, то обнаружены следы на контрольно-следовых полосах (КСП) застав 90-го и 92-го пограничных отрядов.

В конце мая сорок первого перешли границу двое польских крестьянина: в районе Перемышля — Вицек, а спустя два дня в районе Рава-Русская — Паламарчук. В ходе допроса Паламарчука заместитель начальника контрразведки шестой армии Михаил Степанович Пригода спросил у нарушителя границы:

— Что вас сподвигло пойти на риск? Ведь могли погибнуть.

— Ненависть к фашистам, а поэтому единственное желание — предупредить советское командование о подготовке нападения Германии на Советский Союз, — как показалось контрразведчику, искренне ответил поляк и даже прослезился.

Почти двухчасовая беседа, начатая допросом, плавно перетекла в доверительную, а потом и откровенную беседу. После общения с поляком Михаил Степанович позвонил своему начальнику в Киев.

— Николай Алексеевич, здравствуйте, это Пригода, готов вам доложить о результатах беседы с нарушителем границы поляком Паламарчуком. Копию протокола допроса я вам уже направил, — деловито отчеканил оперативник. После этого коротко стал докладывать суть дела.

— Гм-м-м… интересное сообщение. Знаете, привезите Паламарчука ко мне…

На следующий день львовяне были уже в Киеве. Якунчиков около часа в присутствии Пригоды беседовал с поляком. Слушал он его с подчеркнутым вниманием и вежливым хладнокровием, хотя со стороны казалось, что иногда отмечались нотки равнодушия при получении ответов от перебежчика на уточняющие вопросы, задаваемые старшим майором госбезопасности. Когда беседа закончилась и Паламарчука отвели в другое помещение, Якунчиков высказал Пригоде сомнение в искренности перебежчика.

— А не происки ли все это английской разведки, Михаил Степанович? Материал уж очень прочно ложится на наши колебания относительно нападения Германии. Как мне известно, уже перешли на нашу сторону двадцать четыре перебежчика, и я сомневаюсь, что все они «чистые». Мы ждем объективности, — вот она и «пришла к нам» со стороны Польши.

— Нет, у меня отсутствуют такие подозрения — поляк искренен, — ответил Пригода.

— А у меня они присутствуют, — сверкнув карими очами, распрямился над столом Николай Алексеевич. — Понимаешь, обстановка не та, чтобы каждому верить!