«Сторожевик» «Ярослав Мудрый» был запланирован в программе завода в 1986 году как один из десяти серийных новейших кораблей. Тогда он был наречён «Неприступный», что, по мнению суеверных заводских мудрецов, предопределило его дальнейшую судьбу. Пятнадцать лет строители «брали его приступом», и каждый раз их отшвыривали катастрофы и бури эпохи, оставляя корабль недостроенным. Его задумали и заложили на изломе времен, и он своими шпангоутами и бортами удерживал жуткий разрыв.

Он был всплеском грандиозной волны, когда мощь державы, острота стратегической схватки с Америкой двинули в мировой океан эскадры советских кораблей. Атомных лодок с ракетами, крейсеров, эскадренных миноносцев, авианесущих кораблей, противолодочных и десантных. И, конечно, «сторожевиков», подобных «Неприступному».

Стратегический гений адмирала Горшкова посылал отряды кораблей с четырех советских флотов. Соединял их в средиземноморскую эскадру, где лодки и надводные корабли ходили по пятам за американскими авианосцами, отслеживали американские ПЛАРБы в глубинах Тирренского моря, устраивали маневры на глазах 6-го американского флота. Советский флаг появлялся у мыса Горн и мыса Доброй Надежды. Лодки всплывали вблизи Калифорнии и Флориды. Разведчики морской авиации, взлетая у Мурманска, огибали Норвегию, летели вдоль Англии, просматривали Атлантику, садились заправляться на Кубу. «Неприступный» был провозвестником следующей эры советского военно-морского флота, когда СССР планировал строительство десятка палубных авианосцев, тех, что должны были появляться в зонах локальных войн в Африке, Азии и Латинской Америке. Авианосный «ордер» включал в себя подводные лодки, «противолодочники» и «сторожевики», одним из которых и был «Неприступный». Оснащенный сверхмощным вооружением, он мог охранять конвои, оборонять приграничную зону, поддерживать десанты морской пехоты, бороться с подводными лодками, поражать крупные надводные и береговые цели ударными ракетными комплексами. Славная судьба ожидала корабль, когда в 89-м году огненная струя автогена разрезала первый стальной лист для будущей корабельной обшивки. На дворе была «перестройка». Неутомимый в речениях Горбачев говорил об «ускорении», «демократизации», «гласности», и мало кто видел в руках говорливого Генсека зловещий автоген, разрезающий на части страну.

В мае 1991 года корабль был спущен на воду. Рыжекрасный, в сурике, похожий на клок огня, он встал у стенки, открывая свои трюмы и стальные колодцы для двигателей и орудийных установок. Начиналось насыщение корабля оборудованием. Оно поступало с заводов-смежников на Украине и Казахстане, из лабораторий Белоруссии и Прибалтики. В городе бурлили политические страсти. На магазинных полках стояли пузатые банки с гигантскими маринованными огурцами. Одна из таких банок лопнула громко, на всю страну. Это был ГКЧП. Но строители корабля этого почти не заметили. Корабль был их политикой, их государственной и домашней заботой, их мирозданием.

Урезалось финансирование, начались перебои с комплектующими, все чаще случались простои. В Николаеве остановили строительство палубного авианосца, во имя которого был задуман «Неприступный». Длинный, стальной остов, похожий на гигантский меч, так и остался ржаветь, пока его за копейки не продали в азиатскую страну, где разрезали на металлолом. Уже невозможно было получать узлы из Прибалтики, Армении, Украины — они стали суверенными государствами, отшатнулись от России. В самой России к власти пришли загадочные люди — отрицали необходимость военной доктрины, объявили «мир на вечные времена», «отменили» врагов России. Чиновники МИДа ратовали за передачу Курил Японии, что «запирало» Тихоокеанский флот в прибрежных бухтах, лишая его океанической мощи. Аиберальная пресса стала поговаривать о возвращении Калининградской области в лоно Германии, дабы погребенный Кант не чувствовал себя сиротливо вне своей германской прародины. В этих условиях почти одновременно произошло два события: Ельцин расстрелял из танков парламент в 1993 году, и ВМФ прекратил финансировать строительство корабля. Утихли жужжащие сверла и шипящие языки автогена. В гулких пустых бортовинах все звучало эхо далеких танковых выстрелов.

На заводе не понимали, зачем нужен военный корабль, если — «мир на вечные времена». Если рухнула военно-морская доктрина. Если исчезла страна, которую нужно защищать. Если Россия почти отрезана от Черного и Балтийского морей. Да и сам завод претерпел изменения. «Рыночники» акционировали производство, оставив государству 51 % акций. «Рынок» стал божеством. Частный собственник был объявлен эффективнее государственного. И этот «эффективный» владелец «увел» с завода активы, хищнически эксплуатировал оборудование, добивал полуостановленное производство.

Начались перебои в зарплате, пока совсем не опустела заводская казна. По три месяца бывало закрытым окошечко в кассу. Люди бедствовали, голодали. Приводили малых детей в заводскую столовую, чтобы «скормить» им половину обеда. Рабочие побежали с завода. Так распадается пчелиный рой, в котором умерла матка. Отваливается по кускам, рассыпаясь на отдельные бессмысленные дольки, а остальная часть вяло, тупо шевелится вокруг мертвой царицы.

Рабочие, кто помоложе, «ушли в рынок». Кое-кто стал зарабатывать на бензине и водке, отправляясь в соседние государства — Польшу и Литву. Кое-кто устроился слесарем в автосервис, куда стали прибывать расплодившиеся иномарки. Кто постарше, перебивался за счет огородов. Забыл про космическую связь, зенитно-ракетные комплексы, сложнейшую электронику. Стал выращивать корнеплоды, промышлял грибами и ягодами — вернулся к промыслам «забытых предков». Коллектив завода сократился втрое. Рабочая профессия утратила свой престиж. Молодежь шла торговать, служить в охранные фирмы, никто не хотел за гроши «корпеть» над тупым железом.

Недостроенный корабль законсервировали у стенки — заварили отверстия люков, сняли электронику, запретили доступ. Как мертвая мумия, одинокий, жалкий, он виднелся у стенки. Лишь изредка немолодые заботливые руки подкрашивали облупившийся борт, счищали ржавчину. Предприимчивые акционеры предлагали разрезать «Неприступный» на металлолом, как разрезали уже один недостроенный «противолодочник». Сварщики, которые несколько лет назад создавали громадный корпус «противолодочника», теперь со слезами разрезали его на куски, как мертвую тушу, и красные ручьи автогена казались льющейся кровью.

Заводчане у здания губернской администрации устраивали митинги, требуя заработанных денег. Гуляли по городу слухи, что Калининград снова станет Кенигсбергом и уплывет в Германию. Вырастали в пригородах роскошные особняки и угодья новых хозяев жизни. Каждый особняк — непостроенный корабль, закрытый детский сад, захваченный пионерлагерь.

Завод, отключенный от военного заказа, брошенный на произвол судьбы государством, не хотел умирать, не сдавался. Искал работу на стороне. Голландцы и немцы поручали заводу строить корпуса кораблей, уводили на буксире пустой короб, и на своих верфях начиняли его оборудованием, электроникой. Иногда перепадало построить какую-нибудь баржу или сухогруз. Европейская, заморская знать заказывала яхты. Усталые, полуголодные рабочие показывали надменным богачам их будущую собственность. На завод приезжал Ельцин, говорил о демократии и свободе. Появлялся барственный, велеречивый Касьянов, и люди с запавшими щеками и угрюмыми взглядами молча внимали. То, что завод уцелел, не сгнил, не был разворован, не продан с молотка каким-нибудь пронырливым дельцам — заслуга рабочих, которые за гроши, подчас впроголодь, становились за свои изношенные станки, берегли и ухаживали, как ухаживают за кормильцем. Пафосно это называется подвигом, а по-житейски — терпением и здравым смыслом трудового человека, исповедующего русскую крестьянскую заповедь: «Умирай, а рожь сей». Всходы этой невидимой миру посевной проявились.