Путешествуя с караваном, Лев познакомился с религиозной жизнью Персии. Теперь, живя при дворе Джафар Хана, он получил возможность составить себе представление о политической жизни страны. Каждое утро Лев являлся на заседания правительства хана, которые были посвящены почти исключительно получению подношений от его многочисленных подданных. При этом ассортимент этих подношений был невероятно широк: от золотых и серебряных монет до живых кур и мешков с мукой. Принималось все без разбору. Порой серьезное правительственное совещание прерывалось каким-нибудь вполне легкомысленным занятием, чтобы несколько развеяться: однажды во дворе выпустили из клетки стаю голубей, и хан успешно перестрелял их одного за другим. Это тоже было использовано для сбора подарков: после каждой подстреленной птицы властелин получал от придворных поздравление и несколько монет для ханской кошечки.

Лев никак не мог понять, когда они с отцом наконец смогут покинуть двор хана. Они даже не могли определить для себя, являются они гостями хана или его пленниками, но спрашивать об этом представлялось им неблагоразумным. Более того, у Льва была почетная стража — двое вооруженных до зубов, хотя и босоногих, солдат, выполнявших роль телохранителей и потому следовавших за ним повсюду. Там, где было особенно грязно, они несли его на руках — так же, как поступали его слуги у них дома, в Баку.

Персия была обителью не только религиозности, но и чувственности. В «Нефти и крови на Востоке» Лев описывает, как однажды ночью в помещение, где жили они с отцом, хан прислал «бичо», или мальчика для удовольствий. Лев объяснил слуге, который сопровождал мальчика, что они не способны оказать честь столь щедрому дару, «поскольку наши интересы находятся в другой сфере». Момент был затруднительный, неловкий. Рассыпавшись в извинениях, слуга удалился. Едва отец с сыном устроились на ночь, прямо на полу, на подушках и коврах, как слуга вновь появился у их двери. С ним были две молоденькие девушки, с любопытством постреливающие глазками сквозь тонкую чадру в путешественников. На сей раз отказаться от их общества было, как пишет Лев, совершенно невозможно «с точки зрения благовоспитанности».

«Все же хан был уязвлен тем, что мы воздержались от наслаждения, которое доставили бы нам обоим юные прелести его бичо. Он навестил нас с отцом уже на следующее утро, причем вел себя так, что можно было понять: он попросту не понимает, как быть с этими двумя варварами, которые не в состоянии оценить утонченные чувства. Он пустился в бесконечные истории о красавцах в Древней Персии, жаловался на развращенность современной молодежи, которая восторгалась одними лишь низменными удовольствиями повседневного существования, причем выказал весьма солидные познания в обсуждавшемся предмете.

Поскольку, как я уже упоминал выше, я был в состоянии восторгаться всеми классическими образцами красоты (за исключением мальчиков для наслаждений), хан довольно скоро примирился со случившимся и даже пригласил меня отобедать с ним в его гареме. Я же, проявив достаточную осторожность, предпочел не появляться у него в гареме, поскольку там он мог бы, чего доброго, поступить со мной, как со своим бичо. За пределами гарема, где власть хана была ограничена условностями гостеприимства, я ощущал себя в большей безопасности. Когда мы уже прощались с ним, покидая его дворец, он вручил мне рукопись Хафиза, и с мрачным видом, но, разумеется, в стихах объяснился мне в любви, на что я, естественно, также отвечал ему объяснением в любви. Я, правда, не уверен, что его любовь сохранила бы чисто платоническую форму, если бы наш караван не охраняли вооруженные наездники».

На протяжении этого путешествия юный Лев везде ощущал себя объектом мужского вожделения. Лев воспринимал эту «персидско-греческую традицию» как очередной на удивление хорошо сохранившийся элемент Древнего Востока, который пышная, угасающая Персия смогла сберечь от современной цивилизации в неизменном, первородном виде.

После долгих дней удушающего ханского гостеприимства Лев и Абрам наконец сумели уехать. Караван теперь направился на северо-запад, к порту Энзели на берегу Каспийского моря. Оттуда они намеревались на пароходе вернуться в Азербайджан, который был теперь оккупирован турецкой армией, недавно изгнавшей англичан. С точки зрения Нусимбаумов, турки были идеальной оккупационной силой, ведь Азербайджан все же тюркская страна. Абрам стремился как можно скорее вернуть себе свою собственность, и оба страстно желали вновь оказаться в родном Баку. Однако не успели они отъехать достаточно далеко, как у них возникли некоторые трудности.

По всей Северной Персии, как и предупреждал их Джафар Хан, в то время пылало восстание дженгелийцев. Дженгелийцы, или «Лесные братья», были фанатичной шиитской сектой, которая взяла в руки оружие, чтобы изгнать чужеземцев с земли Персии. Это был очередной пожар, разгоревшийся от искр русской революции. Дженгелийцы имели сильные позиции на севере Персии, вдоль ее границы с Азербайджаном, и на то была существенная причина: через границу шла революционная пропаганда из России. Вдохновляемые призывами к революции, которые раздавались по всей России и по всему Кавказу еще в 1905 году, некоторые персы создали революционное движение, поначалу вполне умеренное и либеральное. В 1906 году шах даровал народу конституцию, которая гарантировала выборные права гражданам страны, создание парламента и установление конституционной монархии. Однако, предвосхищая действия американского ЦРУ в Иране в 1950-х годах, англичане и русские помогли тогдашнему шаху совершить кровавую контрреволюцию, причем было даже сожжено только что построенное здание парламента — и это несмотря на то, что внутри него находились многие парламентарии. К 1911 году либеральная конституционная революция была насильственно прекращена.

Вмешательство европейцев изменило основную цель революционеров Персии: вместо конституционной демократии они объявили джихад, направленный против западных стран. В 1912 году на пике реакции появилась партия «Единство ислама», которая объявила своей задачей изгнание всех иностранцев из Персии. Члены этой партии поклялись не стричь волосы и ногти до тех пор, пока последний неверный не оставит священную землю Ирана[50]. К дженгелийцам примкнули фанатики всех мастей, все те, кто хотел иметь возможность убивать неверных «на законных основаниях», а также те, кто просто хотел убивать. Каравану, в котором ехали Лев и Абрам, теперь встречались заброшенные деревни; временами они видели трупы людей и валявшееся возле них оружие.

Однажды на караван напала шайка личностей, размахивающих шашками, с точки зрения Льва, это были самые обыкновенные грабители, а никакие не революционеры, хотя они и назвали себя дженгелийцами.

Главарь этих разбойников, молодой перс со сверкающими черными глазами, подошел к ним и сказал: «Неверные, отойдите в сторону и отдайте ваши вещи правоверным». Погонщик верблюдов попытался договориться с ними о размерах мзды, чтобы они пропустили караван, однако грабители так прикрикнули на него, что он тут же умолк. Главарь дженгелийцев обратился к просвещенным чужестранцам, желая знать цель их путешествия. После чего объявил, что все желающие могут стать членами его отряда. Лев и Абрам «в исключительно вежливых выражениях» отказались от такой чести, после чего у них отобрали все мало-мальски ценное. Бандиты также обыскали всех, кто ехал в караване. «Когда очередь дошла до меня, — вспоминал Лев впоследствии, — главарь этой шайки спросил меня, не желаю ли я стать его возлюбленным, причем обещал мне радужные перспективы в будущем». Ничего не зная о том, как здесь принято вести себя в подобных ситуациях, Лев рассказал тут же придуманную им историю, будто он уже является возлюбленным одного почтенного имама из Мешхеда, а потому, да будет благословенно имя Аллаха, и не собирается оставлять этого мудреца в одиночестве, чтобы не причинить ему горя. «Авторитет служителя Бога спас меня», — заключает он. В последний момент, когда бандиты вот-вот должны были отправиться восвояси, забрав с собой всех верблюдов, к ним неожиданно присоединились погонщики. Так Лев и Абрам остались посреди пустыни совершенно одни, без проводников. Пришлось им двигаться куда глаза глядят, пешком. Шли они до рассвета, когда, на их счастье, вдруг увидели какие-то жилища.