— Елена Вячеславовна, здравствуйте! А у нас как раз новая коллекция. Мусечка, девочка, прекрасно выглядишь, сейчас принесу тебе водички, — наперебой засюсюкали продавщицы над собачкой и ее хозяйкой, а Марина, облегченно вздохнув, что избавлена от внимания, нырнула в примерочную и, сбросив надоевший за семь лет пуховик, надела пальто.

Уставилась в зеркало и замерла. Оттуда на нее смотрела молодая женщина, при определенном освещении все еще способная сойти за девушку. Натуральная блондинка с небрежно собранными волосами. Тонкие черты лица, которые ничуть не портил небольшой залом между бровей, по которому Марина провела пальцем, едва касаясь. Морщинки вокруг глаз. Впрочем, не гусиные лапки, выдающие возраст, а скорее застывшие смешинки, говорящие о том, что эта женщина всегда готова улыбнуться и посмеяться над хорошей шуткой. Светлые глаза, стройная фигура, ровная спина и плечи — лучшее, что она вынесла из балета.

Немного подумав, Марина сделала то, чего не делала уже много лет: распустила волосы, и те тяжело рухнули на плечи. Марина помотала головой, как в детстве, и вдруг улыбнулась самой себе в зеркале. Сколько лет она вот так избегала смотреть на себя? Трусливо обещая, что вот-вот, Кирочка подрастет, подпишет рекламные контракты, начнет себя обеспечивать, а она сможет потратить свои скромные заработки на какую-то понравившуюся вещь или даже на поход к косметологу. Сколько лет она боялась признаться себе в том, что молодость и красота уйдут, пока она сможет себе «позволить»? Сколько раз она решительно отвергала то, что нужно было ей самой, чтобы обеспечить ребенка? Сколько?

Как хорошо, что сейчас у нее есть возможность остановиться, вздохнуть и подумать о себе. Купить красивую одежду, привести в порядок волосы, избавиться от надоевшего залома между бровями, накрасить ногти ярким лаком, не думая о том, что через два дня он облезет.

Спасибо, Петр Никанорович. Надеюсь, что тебе хорошо и мягко там, где ты сейчас есть, и тебе удалось встретиться с женой и вымолить у нее прощение, в чем бы ты ни был перед ней виноват.

Марина слегка нахмурилась, вспомнив похороны.

К счастью, Глеб оказался не последним мерзавцем: купил отцу место на центральном кладбище и даже заказал более менее приличный гроб. Марина сухо сообщила, что сама займется памятником Петру Никаноровичу, выслушала поток оскорблений от Ксении, не сумевшей сдержаться и проявить уважение даже на кладбище. Впрочем, Бог ей судья. Своему благодетелю Марина была готова поставить и десять памятников, и этого все равно было бы недостаточно, чтобы отблагодарить человека, изменившего ее жизнь навсегда.

⁂

«Глеб,

Я обойдусь без обращения „Дорогой сын“, ведь в той точке, куда мы с тобой зашли, оно было бы неуместно. Видит Бог, я бы хотел, чтобы все у нас с тобой было по-другому, но есть вещи, над которыми мы не властны.

Я надеюсь, что к моменту, когда ты откроешь это письмо, первые эмоции утихнут, и ты сумеешь прочитать его с холодным сердцем и ясным разумом и понять, почему я распорядился так, как распорядился.

Наверняка ты не знаешь, но все эти годы, что мы провели вдалеке друг от друга, я не упускал тебя из виду. Признаюсь, что даже прибег к услугам специальных людей, которые периодически рассказывали мне о том, как ты живешь, строишь карьеру и преуспеваешь в жизни.

Знаешь, сын, я тобой горжусь. Ведь ты достиг всего самостоятельно, без моей помощи. Надеюсь, что это именно я дал тебе удочку, которой ты смог наловить столь жирный улов. Если нет, то прости меня. Я действительно хотел дать тебе самое лучше и сразу подготовить к жизни без меня. Родители, видишь ли, не вечны. И уходя они должны быть уверены, что дети справятся без их помощи.

А еще родители должны оставлять после себя теплые воспоминания в сердцах детей. К сожалению, это у меня не получилось, поэтому я снова совершу подмену: вместо своей любви, которая бы согревала тебя до конца дней, я дарю тебе картину Репина.

Я знаю, что ты любишь русскую живопись, и я надеюсь, что эта картина пробудит в тебе теплые чувства. Это единственное, что я могу сделать для тебя и для себя. Я прошу тебя не продавать ее во имя того хорошего, что у нас было. А я верю, что было.

Я уверен, что ты удивлен моим решением оставить все, что у меня есть, этой милой женщине из супермаркета. Наверняка ты был возмущен и задавал себе вопрос, почему я не завещал все тебе, чтобы хотя бы частично попытаться компенсировать то, что натворил. Я бы на твоем месте задавался точно такими же вопросами.

Я объясню.

Видишь ли, деньги не приносят счастья сами по себе. Они делают счастливым только того, кто сам их честно заработал. И того, кто умеет делиться и с их помощью делать жизнь других людей чуточку лучше.

Я знаю, что мои капиталы не принесут тебе счастья: ты просто разбазаришь их на всякую ерунду, чтобы не быть мне „должным“. Ты ведь этого боялся всю жизнь, не так ли? Поэтому я оставил их этой Марине. Она добрая женщина и всегда была внимательна ко мне. За то короткое время, что мне посчастливилось с ней пообщаться, у меня сложилось впечатление, что если дать ей крупную сумму, она просто потратит ее на кратковременные удовольствия и на помощь другим. А затем ее жизнь вернется на круги своя — в ней практически ничего не изменится, как это бывает с теми, кто выиграл крупную сумму в лотерею. Деньги сделают ее лишь чуточку счастливее на короткое время и не заставят страдать. Но на всякий случай я прошу тебя присмотреть за ней и удостовериться, что мое наследство не сделает ее несчастной. Этого я хотел бы меньше всего. Надеюсь, что могу на тебя в этом положиться, и благодарю тебя.

Будь здоров и счастлив, сын.

Всегда любящий тебя,

твой отец».

Глеб с трудом подавил желание скомкать письмо в руке и бросить его в камин, чтобы сжечь дотла. Безусловно, глупый листок, наполненный пафосом, сгорит, но как быть с воспоминаниями? К своему огромному сожалению, Глеб обладал слоновьей памятью, поэтому даже преврати он прощальное письмо отца в пепел, он все равно будет помнить каждую строчку, каждое слово, вплоть до запятой, до самой смерти.

Да и при всем внешнем цинизме и даже жесткости Глебу Петровичу было не чуждо ничто человеческое. Что-то, впитанное с молоком матери, а быть может, переданное генетической памятью, мешало так просто избавиться от последней воли отца, который, безусловно, писал это письмо, лишившись остатков разума. Просьба проследить за этой торговкой звучала как издевательство. Он еще и удостовериться должен, что ей хорошо живется на его собственные деньги? О чем отец только думал?

Интересно, чем таким она его покорила? Обычная, ничем не примечательная, рано состарившаяся женщина. Серая и бесцветная. Впрочем, на Марину он зла не держал. Ведь, по зрелом размышлении, она ни в чем не виновата. Насколько он мог судить по ее реакции на оглашении завещания, последняя воля отца стала для нее самой огромным потрясением. Придя в кабинет нотариуса, она явно не рассчитывала выйти из него богатой женщиной. Оглушенная новостями, она что-то там лопотала о том, что думала, будто ей положена какая-то вещица из наследия отца. Да она и не знала, кто он такой и что у него есть деньги. Конечно, всегда оставался вариант, что она искусно притворяется, корча из себя невинную овцу, а на самом деле она профессиональная мошенница, вошедшая в доверие к одинокому пенсионеру. Ну тогда ей впору было давать Оскар и парочку Золотых глобусов за такое исполнение роли ошарашенной наследницы. Скорее всего, она просто оказалась в нужное время в нужном месте. Если кого и винить во всем, так это отца. Он всегда отличался эгоизмом и эксцентричностью.