– Вот незадача… Ничего, сдашь в следующий раз. Значит, возьмешь такси. Доехать до Твикенхэма на общественном транспорте просто немыслимо, быстрее добраться до Северного полюса. И еще – держи меня в курсе. Интересно узнать, о чем Рейчел так не терпится с тобой поговорить.

Венди Уайтхед. Ненавижу знать что-то такое, о чем не знают другие. Мой пульс учащается, он как будто начинает шагать все быстрее и быстрее, отказываясь, однако, признать, что хотел бы перейти на бег. Тэмсин права: Рейчел Хайнс решила втянуть меня в это дело и боится, что ее план сорвется. Я не стала перезванивать ей утром. Сейчас уже за полдень, а я до сих пор так и не связалась с ней. Поэтому она звонит Майе как управляющему директору, зная, что я не посмею ослушаться ее распоряжения.

Эта Хайнс умна, черт возьми. Такая вряд ли скажет: «Он не видит за лесом деревьев».

– Флисс!

– Что?

– Когда я сказала о разных «никто из ниоткуда»… Я не имела в виду тебя, даже если так могло показаться. – Майя одаривает меня снисходительной улыбкой. – Мы ведь все где-то начинали, разве не так?

Четверг, 8 октября 2009 года

– Что ты скажешь на то, если первую выпивку сегодня вечером куплю я? – спросил Крис Гиббс, не совсем понимая, зачем ему это делать.

– Нет.

– А вся выпивка за мой счет?

– Все равно нет, – ответил Колин Селлерс. Они сидели в полицейской машине, направляясь на Бенгео-стрит. За рулем был Селлерс. Гиббс задрал ноги, упираясь подошвами в дверцу «бардачка». В конце концов, машина не его и чистить ее не ему. В своей собственной он никогда бы так не сидел, Дебби тотчас выкинула бы его вон.

– У тебя получится лучше, чем у меня, – сказал он. – У тебя есть терпение, шарм. Ты умеешь подъехать к любому.

– Спасибо, но все-таки нет.

– Ты хочешь сказать, я пока не предложил тебе достойный стимул? Каждый человек имеет свою цену.

– Не поверю, что она настолько плоха.

– Она глуха как пень. В прошлый раз я охрип, пока кричал ей на ухо.

– Твое лицо ей знакомо. Она, пожалуй, согласится…

– Зато у тебя есть подход к старым дамам…

– Дамам, как же, – съязвил Селлерс.

О себе он был высокого мнения. Еще бы, ведь у него было две женщины. На одной из них он был женат, а на второй – нет, хотя знал ее так давно, что мог тоже считать женой. Две дамы, которые неохотно соглашались на секс с ним в тщетной надежде, что когда-нибудь он перестанет быть таким козлом, как сейчас. У Гиббса же была только одна – Дебби, его жена.

– Попроси ее вежливо, и она подрочит тебе. Она ведь когда-то училась игре на пианино, так что руки у нее ловкие.

– Ты охренел, – сказал Селлерс. – Сколько ей? Восемьдесят, не меньше?

– Восемьдесят три. А у тебя какой потолок возраста? Семьдесят пять?

– Слушай, заглохни!

– «Да ладно, подруга, утрись, вот тебе на такси. Сейчас четыре утра, заплатишь за себя сама». – Мнение Гиббса о Селлерсе не пользовалось популярностью у самого источника вдохновения и цели, чего не скажешь о других в их полицейском участке. С годами йоркширский акцент сделался даже сильнее, чем у самого Селлерса, а также прибавилась легкая одышка. Гиббс задумал внести несколько незначительных изменений, но опасался слишком далеко уйти от оригинала. – «Ладно, подруга, ты перекатись на то мокрое место и накрой его своим толстым задом». Если хочешь, чтобы я прекратил, сам знаешь, что нужно делать.

После нескольких секунд молчания Селлерс подал голос.

– Извини, ты все сказал? Я думал, что ты все еще изображаешь меня.

Гиббс усмехнулся.

– «Если хочешь, чтобы я прекратил, сама знаешь, что нужно делать»? Ты про это? У тебя и в самом деле язык повернется сказать это восьмидесятитрехлетней бабуле? – Он с притворным отвращением покачал головой.

– Давай оба сделаем и то и другое, – предложил Селлерс. В конечном итоге он всегда шел на уступку. Еще пара минут – и скажет, что сам, один, допросит Берилл Мьюри и Стеллу Уайт, а Гиббс тем временем отдохнет. Это напоминало финал шахматной партии: Гиббс видел все его будущие ходы еще до того, как поставить мат.

– Так ты согласен пойти к Мьюри? – спросил он.

– Да, вместе с тобой.

– Да что мне там делать? – возмутился Гиббс. – Ты бери Мьюри, а я беру Стеллу Уайт. Баш на баш. Чтобы не тратить зря времени. Или ты не отвечаешь за себя и боишься за старушку Мьюри?

– Если я скажу «да», ты заткнешься, наконец? – спросил Селлерс.

– Договорились, – ухмыльнулся Селлерс и протянул для рукопожатия руку.

– Я же за рулем, дубина, – ответил Селлерс и покачал головой. – И мы в любом случае напрасно тратим время. Мы уже взяли показания у Мьюри и Уайт.

– И это все, что у нас есть. Нужно чуток надавить на обеих дамочек; вдруг вспомнят что-то такое, о чем забыли рассказать в первый раз.

– Есть только одна причина, почему мы снова здесь, – заявил Селлерс.

– А куда нам еще податься? У всех людей из окружения Хелен Ярдли твердое алиби, ни на ком не обнаружено порохового следа. Мы ищем кого-то постороннего, не известного ни ей, ни нам, – самый страшный кошмар детектива. Убийца, никак не связанный с жертвой, безликий, анонимный тип. Просто он слишком часто видел ее лицо по телевизору и решил, что должен непременно ее укокошить. Его нам ни в жизнь не отыскать. Пруст это знает, но вслух никогда не признается.

Гиббс промолчал. Он был согласен с Саймоном Уотерхаусом: все не так просто. Не как обычно: кто-то свой или кто-то посторонний, – по крайней мере, не в случае с такой женщиной, как Хелен Ярдли. Она могла быть убита из-за того, что олицетворяла; убита сторонником противоположных взглядов. Похоже, обвинительный приговор Хелен Ярдли положил начало некоей войне. Хелен убил представитель враждующей стороны, кто-то из тех ненормальных, которым на каждом шагу видится насилие над детьми. Они убеждены: родители – по умолчанию изверги, истязающие и убивающие своих детей. И никто их в этом не разубедит. Гиббс ни с кем не делился своей догадкой. Начать с того, что по большому счету она не его собственная. Как и с другими лучшими его идеями, семя заронил Саймон Уотерхаус. Гиббс тщательно скрывал свое восхищение Уотерхаусом. Это был его главный секрет.

– На этот раз старикан перегнул палку. – Селлерс явно имел в виду Снеговика. – Запретил нам говорить – да что там! – даже думать о том, что эта Ярдли могла быть виновна. Я так не думал, а ты? Если приговор был неправомерный, значит, так оно и было. Но теперь он вкладывает эту мысль нам в голову, мол, думать иначе запрещено, и все внезапно задумываются: «Эй, минуточку, но ведь дыма без огня не бывает?», а ведь он требует, чтобы никто даже не смел так думать. В результате мы думаем, что он думает, как именно мы должны думать, – и, естественно, задаемся вопросом: почему? Возможно, есть какая-то причина, почему мы должны так думать.