– Ваш муж смотрит скачки? – спросил Гиббс.

Гостиная, в которой они находились, похоже, потребовала на свое обустройство немалых денег. Дорогие плотные шторы, настоящий деревянный пол, мраморный камин. Всё нежных оттенков, которым было трудно дать определение. Ничего кричащего, вроде красного, синего или зеленого. Дебби оценила бы это по достоинству, хотя вряд ли согласилась бы жить на Бенгео-стрит, несмотря на изысканное внутреннее убранство дома. Слишком близко тот расположен к пользующемуся дурной славой кварталу Уинстенли.

– У меня нет мужа, – ответила Стелла. – Мой сын Диллон помешан на лошадях. Сначала я пыталась запретить ему смотреть скачки, но… – Она пожала плечами. – Он так их любит, что я решила, что было бы жестоко лишать его этого удовольствия.

Гиббс кивнул.

– Любое увлечение – это хорошо, – сказал он. – Вот я в детстве ничем не интересовался. Ничем. Я умирал от скуки и безделья, пока не вырос и не начал выпивать… – Он вовремя осекся, однако Стелла уже улыбалась его признанию.

– Именно, – сказала она. – Я так рада, что он хотя бы чем-то увлекается, неважно даже, чем именно. Диллон изучил эту тему вдоль и поперек. Заведите с ним разговор о скачках, и он будет трещать без умолку.

– Сколько ему?

– Четыре. – Заметив удивление Гиббса, Стелла поспешила пояснить: – Знаю, в такое с трудом верится. Он нисколько не вундеркинд. Самый обычный ребенок, просто обожает скачки.

– В следующий раз вы скажете мне, что он говорит на десятке языков и способен излечивать рак, – заметил Гиббс.

– Хотелось бы, – ответила Стелла, и ее улыбка погасла. – Не хочу ставить вас в неловкое положение, но так и быть, скажу честно, чтобы закрыть эту тему. У меня рак.

– Понятно. – Гиббс смущенно откашлялся. – Простите.

– Не переживайте, я уже привыкла – к раку, к реакции людей… Я больна уже несколько лет, и в некотором смысле это даже пошло на пользу.

Гиббс не знал, что на это сказать, кроме очередного извинения.

Пошло на пользу? Кого она пытается обмануть?

Он уже пожалел, что махнулся с коллегой и не пошел к Берилл Мьюри.

– Прошу вас, садитесь, – предложила Стелла. – Не хотите что-нибудь выпить?

– Нет, спасибо. Я бы с удовольствием пообщался с Диллоном, если вы сможете оторвать его от скачек. Хочу еще разок вернуться к тому, что вы рассказывали нам о человеке, которого видели в тот момент, когда он подходил к двери Хелен Ярдли. Вдруг вспомните что-нибудь новое…

Стелла нахмурилась.

– Сомневаюсь, что Диллон его видел. Я пристегивала его ремнем безопасности. Он обычно сидит сзади. Обзор ему загораживает спинка переднего сиденья, так что вряд ли он что-то оттуда мог увидеть.

– А до того, как вы посадили его в машину? Предположительно этот человек подошел к дому со стороны дороги. Мог Диллон видеть, как он шел по улице, прежде чем вы пристегнули его к сиденью?

– Думаю, мог, хотя я не заметила его, во всяком случае, пока он не оказался перед дверью Хелен. Но если честно, вряд ли Диллон его заметил. Детектив, который приходил к нам в прошлый раз, разговаривал с ним, но ничего не добился. Диллон сказал, что видел какого-то человека, – и только. Он не смог сказал, когда или даже где именно видел его. И вообще, к тому моменту он знал, что я видела какого-то человека… Думаю, что он сказал это лишь потому, что слышал мои слова.

– Эх, будь это не человек, а лошадка… – попытался пошутить Гиббс.

– О, тогда бы он запомнил каждую подробность, – улыбнулась Стелла. – Диллон мастер подмечать подробности, даже если речь идет не о лошадях, а о чем-то другом. Но он ничего не смог сообщить вашему коллеге – ни цвет волос, ни рост, ни одежду. Кстати, я тоже. – Ее лицо приняло виноватое выражение. – Думаю, у него были темные волосы и темная одежда. Довольно высокий, обычного телосложения, возраст – около сорока. Насколько мне помнится, он был в пальто. Но сейчас все в пальто, ведь уже октябрь.

– Вы не помните, в руках у него что-нибудь было? – уточнил Гиббс.

– Нет, но… вполне могло что-то быть.

– И вы не заметили, был у него автомобиль или нет? И были ли в то утро припаркованы рядом чьи-то чужие машины?

– Извините, но я не отличу «Вольво» от «Шкоды», – призналась Стелла. – Совершенно не разбираюсь в машинах. Даже если б тут стояли двадцать ярко-розовых «Роллс-Ройсов», честное слово, я бы их не заметила.

– Ничего страшного, – ответил Гиббс. – Я могу быстро переговорить с Диллоном, хотя… – Он изобразил свою лучшую улыбку. – Вряд ли он мне что-то расскажет, но попытаться стоит. У меня немало знакомых, которые любят лошадей, но при этом знают толк в машинах.

– Хорошо, но… если он случайно заговорит об убийстве Хелен, не могли бы вы… – Стелла резко умолкла, смутившись. – Знаю, моя просьба покажется вам странной, но не могли бы вы, насколько это возможно, говорить о случившемся позитивно?

Гиббс задумчиво пожевал нижнюю губу. Позитивно – о женщине, с которой сначала по-свински обошлась правоохранительная система, отняв у нее ребенка, и которая потом была убита выстрелом в голову?

– Знаю, это прозвучит странно из уст женщины в последней стадии рака, но я пытаюсь воспитать в Диллоне веру в то, во что верю сама: смерти нет или не должно быть. Дух – вот что самое главное, и он не умирает. Все остальное – мелочи.

Гиббс сидел неподвижно, как камень. Зря он все-таки не отправился к Берилл Мьюри. Зачем ему понадобился этот баш на баш с Селлерсом?

– Что вы сказали Диллону об убийстве Хелен Ярдли?

– Правду. Он знает, что она была не такая, как все. Иногда на таких людей падает жребий испытания духа, с которым большинство из нас не справились бы. Вот почему жизнь у Хелен была труднее, чем у других, но сейчас она перешла на новый уровень. Я сказала сыну, что она счастлива, если счастье – это то, что необходимо ее духу в следующей жизни.

Гиббс уклончиво кивнул и вновь обвел взглядом комнату: камин, на полке над ним четыре фотографии в рамках, два кресла, диван, меха для раздувания огня в камине, кочерга, медное ведерко для угля, два деревянных кофейных столика. Никаких ароматических палочек, никаких кисточек или ленточек, никаких символов «инь-ян». Гиббс почувствовал себя обманутым.

– Что вы сказали Диллону о человеке, который убил Хелен? – спросил он. Кто бы это ни был, полицейскому хотелось, чтобы он скорее переместился на следующий уровень, мотать пожизненный срок в какой-нибудь занюханной тюряге, в который его будут избивать в мясо другие заключенные.

– Это было нелегко, – сказала Стелла. – Я пыталась объяснить ему, что некоторые люди боятся боли и пытаются перенести ее на других. Надеюсь, вы не слишком обидитесь, если я скажу, что и вы из их числа.

– Я? – Гиббс выпрямился в кресле. Надо побыстрее сматываться отсюда.

– Я вовсе не хочу сказать, что вы способны на жестокость, боже упаси.