Тот же, по обыкновению всех заласканных и не в меру шустрых младенцев, буквально изводил и ее, и прислугу. В покоях легата не было ни одного выступа, о который он не ухитрился бы стукнуться, ни одного стула или сундука, с которого бы он не упал, ни одного ковра, о который бы он не споткнулся. Естественная детская любознательность приводила к тому, что, как ни старались взрослые убрать от него все мелкие и острые вещи, Тит все равно ухитрялся найти какую-нибудь штуковину, чтобы сунуть ее себе в рот или, упаси Юпитер, ткнуть ею в глаз. Чаще — в свой, а порой и в глаз какой-нибудь незадачливой няньки. Ну а когда у него прорезались острые зубки, он тут же не преминул пустить их в ход.

Веспасиан улыбнулся, подумав, что его сын, по крайней мере, явно не лишен боевого духа.

— Что? — спросила Флавия.

— Э… ты о чем?

— Ты улыбаешься. Что тебя так веселит?

— Я вдруг подумал, что мне и впрямь хорошо бы увидеться с сыном. — Веспасиан, оттолкнувшись от стола, решительно встал. — Идем.

Шагая по галерее, обегавшей его резиденцию с внутренней стороны, легат непроизвольно покосился на небо. Зажженные по всему периметру двора факелы наполняли пространство тусклым, мерцающим светом — чуть дрожащим и непривычно таинственным от косых промельков обильного снегопада. Ему вдруг подумалось, что Вителлий, наверное, сейчас клянет этот снег. Мысль, что самоуверенный трибун тащится из деревни по стуже, порадовала легата. Плохо лишь то, что вместе с ним вынуждены страдать и солдаты. Уж они-то, во всяком случае, не виноваты ни в чем.

Как только дверь в детскую отворилась, Тит издал восторженный вопль и, оттолкнув няньку, затопотал навстречу отцу.

— Папа! — запищал он, обхватив ручонками колени отца и задрав кверху мордашку. — Брось меня! Брось!

Веспасиан нагнулся, крепко ухватил сына под мышки и высоко подбросил, что породило радостный оглушительный визг.

— Как поживает мой солдат? А? Как дела у моего маленького легионера? — Легат повернулся к жене. — Я смотрю, он растет не по дням, а по часам. И не заметим, как придет время шить ему первую тогу.

— Он еще совсем маленький, мой малыш, — возразила Флавия, обнимая любимца за плечи. — Правда ведь, ты ведь мой?

Тит недовольно пискнул и вырвался из материнских объятий. Веспасиан рассмеялся и, наклонившись, взъерошил жесткие непослушные волосы сына.

— Нет, он мой! Он солдат!

— Он не солдат! — решительно заявила Флавия. — И не станет солдатом, во всяком случае если без этого можно будет хоть как-нибудь обойтись.

— Сначала пусть вырастет, а там уж посмотрим, что он решит. Мне лично служба в армии кажется самым подходящим занятием для мужчины.

— А мне так не кажется. Армейская служба трудна, опасна, и несут ее по большей части лишь неотесанные деревенские олухи.

— Как я понимаю, речь идет о провинциалах вроде меня?

— О, прости, я совсем не хотела…

— Шучу. А если серьезно, то Титу едва ли удастся сделать карьеру в сенате, не послужив для начала в имперских войсках.

— Тогда ты найдешь ему место поближе к Риму.

— Я и сам, как видишь, служу не в Италии. Мы с тобой не раз уже говорили о том. Место службы военачальника определяется императором и его приближенными. Я, по крайней мере пока, в их круг не вхожу. Но как бы там ни было, Титу придется служить. Таков обычай.

— Да. — Флавия печально кивнула и, присев, поцеловала мальчика в лоб. Тот, уловив настроение матери, крепко обнял ее и уткнулся личиком в складки ее одеяния. — Я знаю. Мне просто хочется, чтобы он как можно дольше оставался таким, как сейчас.

— Я понимаю, Флавия. Понимаю. Что делать. Мальчик растет. Но… может быть, у нас еще будут и другие дети. Когда-нибудь… когда ты будешь готова.

Флавия посмотрела мужу в лицо, в ее темные глазах колыхнулась горечь. Однако она моргнула и, чтобы унять дрожь в губах, заставила себя улыбнуться.

— О, я надеюсь на это. И очень хочу, чтобы у нас было много детей. Но ты должен быть рядом со мной. Ты должен беречь себя. Обещаешь?

— Беречь себя?

— Да. В Британии. Пожалуйста, будь осторожным.

— В Британии? Что? — Веспасиан сердито вскинулся. — Как ты узнала?

— От офицерских жен, — ответила Флавия и рассмеялась, увидев, как вытянулось его лицо. — Боюсь, мужчины много болтливее нас.

— Они и впрямь хуже баб, — пробормотал Веспасиан. — Тоже мне офицеры! Зачем же, спрашивается, я брал с них слово молчать?

Тит рассмеялся и замотал головенкой.

— Дорогой, не надо так волноваться, — произнесла рассудительно Флавия. — Я уверена, этот секрет дальше маленького кружка не пойдет. Давай все-таки поговорим о стране, куда ты собрался.

— Похоже, сейчас все только о ней и говорят, — проворчал Веспасиан.

— Никто не знает, что это за края. Я хочу, чтобы ты вел себя там осмотрительно. И хочу, чтобы ты дал мне в том слово. Прямо сейчас.

— Обещаю.

— Тогда договорились. — Она удовлетворенно кивнула. — А теперь обними сына и отнеси в постель. Ему пора спать.

Веспасиан молча повиновался. Флавия, так же молча, откинула мягкие одеяла и сдвинула в сторону теплый, лежащий под ними кирпич, но Тит, когда отец наклонился, заныл и вцепился ручонками в складки его туники.

— Я не устал! Не устал!

— Тебе надо поспать, — мягко ответил Веспасиан, пытаясь высвободиться, однако крохотные детские пальчики оказались на удивление цепкими, и, когда их все же разжали, в глазах малыша блеснули гневные слезы, а острые зубки его вонзились в руку отца. Не удержавшись, Веспасиан громко выругался.

— Следи за собой! — одернула его шепотом Флавия. Или ты хочешь, чтобы ребенок с малого возраста нахватался подобных словечек?

«Как же, — подумал, морщась, Веспасиан. — Попробуй убереги его». Любой мальчишка, растущий в воинском поселении, волей-неволей набирается выражений более крепких, чем те, что приняты в так называемом приличном кругу.

— У этого мальца, — сердито заметил он, дуя на руку, — волчьи ухватки.

— Вот и прекрасно.

— Так ли? — Веспасиан, подняв брови, осмотрел след отпечатавшихся на коже зубов.

— Это показывает, что у него есть характер. — Флавия вжала продолжавшего дергаться бутуза в кроватку и накрыла его одеялом.

— Это показывает, что у него острые зубы, — пробормотал ее муж.

Оказавшись в привычном тепле, Тит еще пару раз для порядка хныкнул, потом перевернулся на животик, пролепетал что-то невнятное и заснул. Умиленные родители в благоговейном молчании застыли над ним, любуясь умиротворяющей душу картиной.

Кто-то постучал в дверь. Тит шевельнулся.