Я бросаю взгляд на Симеона, который внимательно слушает Евсевия.

— О чем он говорит?

— Разве ты не знаешь, что патриарх Константинопольский умер три месяца назад?

Я слышал об этом.

— В его смерти не было ничего подозрительного?

— Он был старый человек, проживший тяжелую жизнь. Ничего необычного в его смерти не было. Евсевий — один из тех, кто способен заменить его.

— Так вот о чем Александр хотел вчера поговорить с Евсевием в библиотеке?

— Он ничего об этом не говорил.

— Был ли Александр тем, кого прочили на пост патриарха? Являлся ли он его соперником?

— Он сказал, что слишком стар.

Произнося эти слова, Симеон как будто ощетинивается. Я пристально смотрю ему в глаза.

— Мы говорим с тобой о смерти твоего хозяина, — напоминаю я. — И ты главный подозреваемый.

— Александр был против избрания Евсевия.

— Получается, что, поскольку Александр мертв, Евсевий беспрепятственно становится верховным правителем церкви?

Евсевий закончил свою речь. Толпа устремляется внутрь, к святилищу, к получению таинства — те, кому это позволено.

Остальные потихоньку расходятся. Однако несколько человек задерживаются, заглядывая внутрь темной церкви, как собаки, собравшиеся у дверей кухни. В большинстве своем это молодые люди, опьяненные собственной силой. На отдалении от них — старик с растрепанными волосами. Подперев руками острый подбородок, он сидит на корточках на ступеньке колоннады, голодными глазами глядя внутрь церкви.

Есть в нем нечто притягательное. Я указываю на него Симеону.

— Ты знаешь, кто это?

Симеон опешил настолько, что дважды вертит головой, глядя сначала на меня, потом на старика. Он отказывается поверить, что я настолько невежествен.

— Да это же Астерий Софист!

Видя, как я реагирую на это имя, он кивает, обрадованный тем, что наконец-то нашел во мне единомышленника. Но это не так.

— Симмах сказал, что Астерий был вчера в библиотеке.

Астерий значится в моем списке.

— Я не видел его там.

— Симмах сказал, что Астерий христианин. Почему же он не заходит в церковь?

На лицо Симеона возвращается торжествующее выражение.

— Во время гонений его схватили. Гонители христианства предложили ему выбор: предать церковь или принести себя в жертву, приняв мученическую смерть за Христа.

— И он до сих пор жив.

Симеон сплюнул в пыль.

— Примерно с десяток христиан, пара семей, в которых были дети, прятались в пещере под его домом. Он выдал их императору Диоклетиану, по приказу которого их распяли. Поэтому его и прозвали Софистом — он готов сказать, что верит во что угодно. Ему запрещено входить в церковь.

— Но он все равно приходит сюда, — говорю я и вновь смотрю на Астерия. Глаза его прищурены, рот слегка приоткрыт. Тело напряжено, как будто терзаемое плотским желанием. — Как ты думаешь, знал ли он в годы гонений Симмаха? Или Александра?

— Спроси у него сам. Я в ту пору еще не родился.

Перехожу площадь и останавливаюсь перед стариком. Я нарочно загораживаю ему церковь. Он ждет, когда я отойду в сторону.

Я продолжаю стоять, и он вынужден поднять голову.

С высоты моего роста он кажется скрюченным карликом. Лицо у него серое, все в каких-то пятнах. Скрытые рукавами руки лежат на коленях. Я сажусь рядом с ним на ступеньку.

— Тебе должно быть очень трудно. Это все равно что смотреть на свою первую любовь, у которой муж и дети.

Старик молча продолжает смотреть на храм.

— Наверно, я должен назвать тебе мое имя. Меня зовут…

— Гай Валерий Максим. — Он буквально выплевывал эти слова, словно центурион, который вызывает людей на порку. — Твоя дурная слава бежит впереди тебя.

— Твоя тоже.

— Я покаялся в своих грехах. Ты можешь сказать о себе то же самое?

— Вообще-то я хорошо сплю.

Тогда он наконец смотрит на меня, и хотя возраст туманит его взор, глаза его как будто пронзают меня насквозь.

— Ты пришел расспросить меня про епископа?

— А у тебя есть что рассказать мне?

— Я был в библиотеке. Думаю, тебе уже сказали об этом. Не иначе как это Аврелий Симмах постарался тебе помочь.

— Ты знаешь его?

— Мы с ним старые друзья. — Мой собеседник спотыкается на последнем слове, как будто пытается разгрызть орех. — Во время гонений мы оба находились в тюрьме. Тебе это известно? Только один из нас был в цепях. Обрати на это внимание. Мы были не в равных условиях. У него было преимущество.

— Ты видел в библиотеке епископа Александра?

Астерий удивленно поднимает брови. Кожа вокруг глаз натягивается, отчего кажется, что они вот-вот вылезут из орбит.

— Я с трудом вижу то, что у меня перед носом.

Мне вспоминается его прозвище. Софист — это человек, способный извратить любой довод.

— Ты встречал его там?

— Нет.

Я указываю на церковь.

— Что ты скажешь о епископе Евсевии?

— Что я могу о нем сказать?

— Он тоже был там.

— Если и был, то обошел меня стороной. Он не любит, когда нас видят рядом. Церковники этого не любят… так же как и твой юный друг, который стоит вон там. — Астерий кивает в сторону Симеона, который беспокойно топчется на месте, как будто по его ногам ползают муравьи. — Они боятся, что я утащу их вслед за собой в ад.

Симеон тянет меня за руку и что-то невнятно произносит о том, что служба в церкви заканчивается. Я встаю и смотрю на сгорбленного старика.

— Ты знаешь, кто убил епископа Александра?

Его лицо становится чистым и невинным, как дождь.

— Это известно лишь одному Богу.

— Ты не убивал его?

Астерий протягивает руки, словно нищий, просящий подаяния. Рукава закатываются до локтя. Симеон издает удивленный возглас и отворачивается. Я смотрю на руки старика с профессиональным интересом.

У него нет кистей, вместо них торчат морщинистые обрубки.

— Полуслепой старик, безрукий, не мог размозжить Александру голову.

Мы идем через площадь, вливаясь в толпу, покидающую храм. Симеон злится.

— Почему ты постоянно спрашиваешь людей о том, не убивали ли они Александра? Надеешься, что они честно ответят тебе?

Я замедляю шаг, чтобы Симеон смог меня догнать.

— Когда я был молодым армейским офицером, одного из моих солдат закололи в пьяной драке в таверне. С убитым было трое других воинов. Когда я спросил их, кто виноват, два из них дали мне один и тот же ответ. Третий назвал одного из этих двух.