— У Валерки и Разума своя секретная организация, называется «Тайные пионеры», в которой Валерка — командир, а Разум — комиссар. У них на заброшенном стекольном заводе штаб. Они тайно помогают работникам милиции искать и обезвреживать шпионов. Валерка сейчас выполняет важное задание, поэтому и скрылся, но он оставил письмо — специально для Тани. Письмо спрятано на заводе, и Разум может отвести туда Таню. Никому говорить об этом нельзя. За болтливость — смертная казнь! Так постановили Разум и Валерка…

Разумовский хмыкнул:

— Тут Алешка немного не рассчитал. Девочка наотрез отказалась идти на стекольный завод. Более того, она немедленно захотела сообщить взрослым о «Тайных пионерах». Алешка еле уговорил Таню подождать полчаса и сходить с ним на чердак, где у них рация. Он свяжется с Валеркой, и тот лично все Тане объяснит. Идти на чердак Таня согласилась…

Последний пролет закончился узкой деревянной лестницей. Дверь, ведущая на крышу, больше походила на калитку — маленькая, из грубо сколоченных досок. Сорванный замок раззявленным железным пальцем зацепился за скобу…

— Когда они поднимались по ступеням на чердак, Алешка уже знал, что будет с Таней. Ему не было жаль девочки. В конце концов, она же нарушила устав «Тайных пионеров». Пускай этой организации не было на самом деле — какая разница! Алешка Разум так или иначе предупредил о высшей мере наказания за болтливость и предательство. Мальчишка сам на миг поверил в существование «Тайных пионеров» и исполнился карательной миссией. Как только Таня ступила на чердак, он вцепился ей в шею. Едва с возней на полу было закончено, Разум привычно взялся за нож…

На лежащей девочке была вспорота одежда. По туловищу шла прерывистая линия ножевого разреза, на полу валялись кишки. Голова отделена от туловища, под горлом натекла кровяная лужа.

— До чего плохо, что упрямая девчонка не согласилась идти на завод! Вот как теперь перенести туда Таню?! Даже частями это заняло бы не один де, нь! Для начала Алешка решил самые важные части тела захватить. А это что? Ясно и без подсказки — голова да женский орган. По ним сразу Таню определишь…

Алешка Разум орудовал ножом между раскинутых ног девочки.

— Из мешка с тряпьем достал байковый платок. Предусмотрительно укутал голову и орган в газету, чтобы не протекли, а потом уже обернул их платком и затянул крепкий узел — на ходу не развяжется! Алешка постарался не испачкаться в Тане и вернулся во двор до темноты…

С невозмутимым видом Алешка вышел из подъезда, огляделся по сторонам и поковылял в сторону дома.

— Одного не учел Алешка Разум — что девочки хватятся этим же вечером. Хоть и жила она через улицу от Разума, а переполох докатился аж до Алешкиного двора. Все родители похватали своих детей и спрятали по квартирам. Приехала милиция — искать пропавшую Таню…

Диафильм показал двор с птичьей высоты — внизу суетящиеся люди в форме, два черных, милицейских «воронка». Кадр плавно перетек в следующий, «воронки» преобразились в черные Алешкины ботинки у кровати…

— Неспокойно было на сердце у Разума. Приготовленный байковый узел на чердаке точно звал Алешку, торопил: «Спеши, спеши, спеши…» — Разум Аркадьевич зазвучал шепеляво и глухо, будто говорил и одновременно жевал тряпку.

— Эх, была не была! Ночью Алешка потихоньку встал, открыл окно. Благо второй этаж, невысоко. Алешка бесшумно сполз по карнизу. Видели бы одноклассники, какой он бесшумный, ловкий, как умеет красться — пограничник не заметит! План был такой: сперва на заветный чердак, где узел, потом на завод, в подвал — а там будь что будет!..

Замелькали уже знакомые по началу диафильма кадры: Разум бежит по ночным улицам, прижимая к груди узел, укрывается за деревьями от проезжающих машин, никнет к земле, не дышит. Вот Разум минует заводские ворота, крысой ныряет в подвал. Одна за другой загораются свечи на тайном складе…

— Алешенька, что же ты натворил! Алеша-а-а-а! — В горле Разумовского словно отозвалось эхо давешнего надорванного крика.

На газете лежала голова Тани Санжеевой и кровавый вырез промежности.

— Алешка когда-то нашел среди развалин и принес в подвал две десятилитровых бутыли — чудом сохранились после бомбежек. Вот теперь пригодились. На узкие стеклянные горла насадил отрезанные головы: Валерки Самсонова и Тани Санжеевой…

Валерка, точно дразнясь, вывалил синий язык, один глаз полностью открыт, второй косо прищурен. У Тани на лбу глубокая ссадина, под носом разводы крови, некрасиво оскалился рот. В искореженном виде мертвая пара обрела новое мрачное и одновременно карикатурное сходство с Алферовым и Новиковой…

— Алешка не торопясь расставил оскорбителей на полке. Вот они — Валерка и Таня, пустышки с бутылочными туловищами. Разум теперь ваш хозяин! Схватил отчлененную Валеркину ступню и ей же с размаху Валерку по морде — бац! Получай! Слетел Самсонов с полки, башка в сторону, бутылка вдребезги!..

Разумовский очень похоже сымитировал резкий и рассыпчатый стеклянный бой.

— Бац! У Тани голова отскочила вместе с отколовшимся бутылочным горлом! Кого вы, глупые прозрачные кегли, осмеливались дразнить?!

Разум Аркадьевич сухо рассмеялся, точно закашлялся.

— На газете кровавой медузой лежал Танин женский орган. А ну, Леша, покажи класс! Шлеп! Шлеп! Валеркиной галошей! По пизде-е-е!

Я вдруг понял, что рассказ Разума Аркадьевича уже давно перестал восприниматься мною как медленная череда картинок. Они мелькали с какой-то мультипликационной скоростью, и даже поворотное колесико сменило медленный скрип на тихий стрекот кинопроектора. Лишь прозвучавшее второй раз матерное слово заставило меня очнуться от этого оптического эффекта.

Мультик сразу стал диафильмом. В кадре замер мальчик, в руке ступня, напоминающая домашний тапочек, будто Алешка охотился на прусаков. Кругом осколки, Самсонов с пола глядит перекошенным профилем, Танина голова вообще закатилась под полку — виднелись растрепанные волосы…

Я снова ощутил коварное неудобство моего детского стульчика. Пока я внимал подвальным бесчинствам Алешки Разума, мои ноги, до того изрядно онемевшие, окончательно потеряли всякую чувствительность. Я ущипнул себяза голеньи с удивлением ощутил только мышечное усилие сжимающихся пальцев — в ноге щипок никак не откликнулся, словно она перестала быть осязаемой частью моего тела, превратившись в какой-то посторонний предмет. Если бы я захотел встать, наверняка не справился бы с этой задачей. Густой мышечный отек поднялся от поясницы до шеи. Я понял это, когда оглянулся на Разумовского — проверить, что он там поделывает. Разум Аркадьевич, как и положено, кадр за кадром вращал колесико, прямой, точно диктор в новостях.

Повторюсь, страха не было. Конечно, нарисованные страсти не оставили меня равнодушным, но и не испугали. Тем более внешний вид Разума Аркадьевича не выдавал в нем ни малейшего возбуждения. Своей невозмутимостью он отлично выдерживал художественную дистанцию между собой и персонажем, существовал подчеркнуто отдельно от событий диафильма, кровавым героем которого был двенадцатилетний убийца Алешка Разум, а не Разумовский — немолодой мужчина, заслуженный педагог, сотрудник Детской комнаты милиции. Неоспоримый дар Разумовского заключался в том, что ему удавалось рассказывать историю о себе в третьем лице как о ком-то постороннем, причем так, что не возникало никаких сомнений, что перед нами два совершенно разных человека, которые при этом являются одной и той же личностью. Иными словами, Алешка Разум и Разумовский, каждый из своей реальности, тянули друг к другу руки, причем Алешка Разум как бы не был Разумом Аркадьевичем в будущем, а Разум Аркадьевич в прошлом как бы не был Алешкой Разумом…