пояс. У Брюса, конечно, был белый. Он не справился бы с одним или с двумя людьми, которые знают, как бороться – не обязательно дзюдоистами, просто опытными бойцами. Например, с Терри Ларкином. Однако он точно справился бы с двумя невооруженными Майкелисами. Поверьте мне на слово. Я знаю.

– О.

Она какое-то время смотрела себе на руки.

– Через несколько дней их выпустят, – сказал Кинтайр. – Самые элементарные процедуры покажут их невиновность. Я сам могу придумать дюжину доказательств. Конечно, до того как это произойдет, вы можете привлечь внимание газетчиков. Но до суда дело не дойдет. Поверьте мне.

– Спасибо. – Когда она улыбнулась, он больше ничего не мог видеть в этом тусклом помещении. – Кажется, я все время вас благодарю.

– Что я нахожу очень приятным, – поклонился он.

– Почему бы нам не пойти немедленно в полицию и не рассказать все это? – неуверенно спросила она. – Вы ведь не боитесь, что вас арестуют за драку? Это не была ваша вина.

– Конечно, нет. Но мои показания и рассуждения недостаточно убедительны, – уклонился он.

– Это очень помогло бы. Качнуло бы чаши весов. Мне их так жалко. Бедный старик.

Кинтайр посмотрел прямо в зеленые глаза.

– Можете мне довериться? – спросил он. – Можете поверить, что сейчас этого делать нельзя?

Потому что полиция будет спрашивать дальше. Действительно ли я повредил голову и руку в той драке? Нет, скажут Майкелисы. Тогда где? И не думаю, что полиция не выйдет на Гвидо, твоего брата.

Она прикусила губу.

– Не хочется думать о том, что их заперли за то, чего они не делали.

– В настоящее время, – сказал он, – эта история скомпрометировала бы кое-кого еще из моих знакомых, которые совершенно невиновны.

Она вздохнула.

– Ладно. С меня хватит. – И с улыбкой сказала: – Для одного дня вы совершили достаточно рыцарских поступков. Давайте поедим.

13

Ресторан был маленький и тихий. Коринна и Кинтайр сидели за столиком в углу, где было полутемно.

– Здесь заказывают аперитив «дженевер», – сказал Кинтайр, – но я убежден, что голландский джин гонят из лягушек. С другой стороны, голландское пиво выдерживает сравнение с «хофом», «ротхаусбрау» и «кроненбергом».

– Вы много путешествовали, – сказала она. – я вам в этом завидую. Сама я никогда дальше Сьерры не уезжала.

Слегка смутившись, он не собирался разыгрывать космополита, – он молчал, пока она изучала меню.

– Закажете для меня? – попросила она наконец. – Вы лучше разбираетесь в этих блюдах.

Он сделал заказ, польщенный ее похвалой. Когда принесли пиво в конических полулитровых стаканах, он поднял свое.

– Прозит.

– Салют. – Она пила медленно. – Замечательно. Но это может быть неразумно после двух виски.

– Все в порядке, если отнесетесь спокойно. Поверьте на слово опытному пьянице. – Он видел на ее сильном широком лице какую-то настороженность. – Немного анестезии вам не помешает.

– Что ж… – Она поставила стакан. – Потерпите меня немного. Обещаю не болтать, но могу стать сентиментальной. А может, слишком веселой, не знаю. До сих пор я никого не подпускала к себе.

– Понимаю, – сказал Кинтайр.

– И помогите мне забыться, – добавила она. – Я хотела бы поговорить о Брюсе и на совсем нейтральные темы. – Она сумела улыбнуться. – Я хотела кое о чем вас спросить. Вы специалист по Макиавелли. Наш театр в прошлом году ставил «Мандрагору».[32] Скажите, как мог один и тот же человек написать это и «Государя».

– На самом деле, – ответил Кинтайр, – я бы удивился, если бы автор «Государя», точнее «Рассуждений о Ливии», потому что «Государь» – это только памфлет, я бы удивился, если бы он с такой же легкостью не писал чисто развлекательные произведения. Одна из самых проклятых ересей этого века – представление о том, что человек может быть хорош только в одном. Что многосторонность не является врожденным свойством человека.

– Я часто думала то же самое, – сказала она. – Вероятно, вы знаете, что Брюс изменил свои намерения и стал заниматься историей из-за вас. Первокурсником он слушал ваши лекции. Теперь я понимаю, почему он это сделал.

– Что ж… – уклончиво протянул он и занялся своим пивом.

С тактом, который он оценил, она сменила тему разговора.

– Но почему вы заинтересовались итальянским Возрождением – с таким именем, как ваше?

– Я провел несколько лет в частном интернате на Востоке. Меня увлек учитель романских языков.

Он помолчал, потом медленно продолжил:

– Я поступил в Гарвард, но когда учился на первом курсе, случился Перл-Харбор. Всю войну прослужил во флоте, на Тихом океане; во время увольнений на берег влюбился в район Залива, поэтому и приехал сюда потом. Но во время войны у меня было много времени, чтобы читать и думать о том, куда идет человечество. К волчьему миру, как думал Макиавелли; наверно, поэтому я чувствуя себя таким близким к нему. Он тоже думал о том, как прожить приличному человеку. Он говорил правду, какой ее видел, потому что не считал, что на пути цивилизации должно стоять ханжество, которое уже провозглашали варвары. Тем временем он превратился в Старого Ника, дьявола, и те, кого он хотел предупредить, мы, свободные люди, не слушаем его, потому что считаем, что он говорит от имени врага.

Он приостановился.

– Простите, я не собирался произносить речь.

– Я бы хотела, чтобы было больше людей с убеждениями, – сказала она. – Даже если я с ними не соглашаюсь. В наши дни все так уважают чувствительность друг друга, что стало не о чем говорить, кроме счета в футбольном матче.

– Вы очень добры, – сказал он. – А вот и аперитив. Обратите внимание на голландский деликатес «яйца по-русски». Не спрашивайте меня, почему он так называется.

В стаканах у них блестел рубином «черри хиринг».

– Это не голландский, – сказал Кинтайр, – однако…

– А знаете, – сказала она, – я начинаю понимать старую идею поминок. Собрать весь клан и устроить пьяный кутеж. Это больше акт любви, чем задернутые занавеси в гостиной и приглушенные разговоры.

– Это говорит латинский дух, – ответил он. – Мы раса протестантов; мы прокляты традицией: несчастье – это добродетель.

– Но вы, бостонский шотландец или кто вы еще, – я улавливаю акцент, – вы это одобряете.

– Я оставил Бостон ради Тихого океана в девять лет.

– Почему?

– Мой отец был инженер-кораблестроитель. В 1930 году он потерял работу. Будучи человеком с воображением, он на свои сбережения купил шхуну, нанял экипаж из мексиканцев, и мы отправились в Южные моря.[33] И семь лет жили на шхуне.

– Брюс говорил мне, что вы были моряком. – Она смотрела на него очень яркими глазами. – Но как вы зарабатывали на жизнь?

– По-разному. Иногда перевозили между островами груз и пассажиров. Пассажиры – обычно канаки, и те,