Разговаривать тоже не хотелось. Алла не могла себя заставить поднять на спутников взгляд. Внезапно навалилось удушающее чувство вины и стыда. Вагина тоже избегала зрительного контакта. Один Вадим вел себя более или менее естественно.

- Поешьте, - произнес он, без особого аппетита подцепляя палочками половинку утиного яйца, - неизвестно, когда в следующий раз доведется пожрать.

Алла быстро глянула на него и снова уставилась в окно.

- Да? Откуда такие выводы? – Вагина с желчной неприязнью покосилась на мужчину. Обычно так смотрят влюбленные дамочки на бросивших их любовников.

- Чисто интуиция, - ответил он, пожав плечами, и сладенько улыбнулся.

Когда тягостное молчание за столом достигло своего апогея, в столовую вдруг явился старец, весь увешанный бусами. Алла, наконец, смогла их рассмотреть, и то, что раньше она принимала за мелкий жемчуг, оказалось простым рисом, покрытым лаком и густо нанизанным то ли на леску, то ли на проволоку. Длинные, белоснежные волосы, брови и усы старого монаха были собраны воедино и уложены на затылке в замысловатую прическу, также украшенную рисом.

Он уселся во главе стола и оглядел троицу бесстрастными темными глазами.

- Вы правильно сделали, что приехали, - перевел Вадим, когда монах заговорил, - Мать очень стара и больше не может родить, а потому… каждое ее дитя бесценно. К сожалению, чуть больше столетия назад мы нарушили клятву, данную нашими предками великому Хуану-ди, и позволили Мо Сян разойтись по миру. И я, как верховный жрец, несу личную ответственность за каждое погибшее Дитя и каждую загубленную человеческую душу. Поэтому мы и принимаем таких как вы, темных и заблудших, в этих стенах и помогаем восстановить… равновесие.

Когда братья вернутся с полей, вы уже будете снаружи, вместе с Дитя. Потому что после…, - Вадим запнулся, - после ритуала порог монастыря вы уже не переступите. Подходи́те к границе только после того, как услышите бой колокола. Не раньше, слышите? И ждите Мать. Она явится, как только погаснет солнце. Когда… все закончится, советую поступить мудро и не ходить в поле. Который из вас… убил Дитя?

Ольга, не поднимая глаз, нехотя вскинула руку и тут же опустила. Алла стрельнула взглядом в Вадима, и тот едва заметно ей подмигнул. Старец же с неожиданной теплотой поглядел на Ольгу, кивнул и что-то очень мягко произнес, что Вадим перевел как:

- Не бойся Матери. Склонись перед ней и испроси прощения в сердце своем.

Монах поднялся, поправил на плече тяжелую складку каша́и и молча удалился. Ольга внезапно залилась слезами и тоже убежала в свою келью, а Вадим с Аллой вышли во двор.

- Что? – Алла запнулась и понизила голос, - Что он говорил на самом деле?

- Мне почти не пришлось сочинять. Разве что, когда он спросил, кто пойдет на обмен, я…

- Да, это я поняла… Он с такой нежностью поглядел на Ольку, что я испугалась, что она что-то заподозрит… Хорошо, что она не поднимала глаз. А еще что было?

- Ну… он сказал, что их Орден призван удерживать Мать в этой долине. А удержать ее можно только детьми. Так как многие по недогляду ушли в мир, а многие… испорчены, делать это становится все труднее. Ведь новых буратин Мать настрогать уже не может. Словом, он был страшно благодарен Вагиной за то, что она согласилась стать лялькой для некоего безымянного Зла.

Вадим коротко ухмыльнулся, и Алла скривилась в ответ. Губы ее дергались, в глаза просились слезы.

- Я пойду соберу вещи. Насчет того, что после обмена они нас не пустят обратно – он так на самом деле сказал, поэтому внимательно проверь, чтобы телефон был в кармане, а трусы – на жопе. И проследи за ней. От нас тут не должно остаться и следа, поняла? И успокой идиотину, а то она обязательно себя накрутит и что-нибудь учудит...

Вадим оценивающе оглядел поникшую Аллину физиономию, потянулся, хрустнув шейными позвонками, и ушел к себе.

Она же снова, против воли, поддалась благодати местной земли и, опустившись на траву рядом с грядкой петуний, глядела в поля. Теплый ветер гонял по воздуху душистый яблоневый и грушевый цвет, солнце не пекло, а лишь мягко грело; где-то в загоне мычали коровы, наговаривали куры, сыто всхрюкивала свинья. Хотелось взять буханку теплого хлеба, разломить, пойти к животным и протянуть полные угощения ладони под мягкие губы и шершавые языки, погладить теплые шкуры и влажные кирзовые носы…

- Возвращаются, - послышался позади голос, и Алла, вздрогнув, обернулась. На крыльце стояла Вагина. Что-то в ней неуловимо изменилось, но Алла не сразу сообразила, что именно. Пропали стародевичьи суетливость и заполошность, черты лица, обычно вялые и какие-то подкисшие, затвердели. Глаза, все еще припухшие после плача, не блуждали, а смотрели прямо и цепко.

- Давно ты здесь? – спросила Алла смущенно.

- Только вышла, - ответила та и кивнула в сторону озаренного ярким солнцем поля. Алла проследила за ее взглядом и торопливо поднялась с земли. Еще совсем далеко, у самого горизонта появились крошечные черные точки – монахи возвращались в монастырь.

…

Когда все ярусы пагоды оказались плотно запечатаны тяжелыми деревянными ставнями, а звонарь занял место в крошечной колокольне, все трое уже стояли в нескольких метрах от насыпи, которая при свете дня оказалась вовсе не из кирпичной крошки, а из битой кроваво-красной киновари. Впрочем, в глаза Алле бросилось еще кое-что, что накануне она не заметила. Барьер был двойным! Метрах в трех от первой была вторая насыпь. Вместе они образовывали что-то вроде широкой пограничной межи. Алла испуганно покосилась на Вадима.

«Все, что нам требуется, это вытолкнуть несчастную идиотку за насыпь…», - вспомнились ей его слова. Но вряд ли он способен на толчок, который закинет пусть и щуплую, но, без сомненья, упирающуюся женщину за три (!!!) метра…

Вадим, явно чувствовавший ее взгляд, тем не менее на него не ответил, продолжая смотреть строго вперед. Впрочем, растерянным он не выглядел. Может, у него был другой план?

Она перевела взгляд вниз, под ноги, где лежала упакованная во что-то вроде погребального савана несчастная, сгнившая Мо Сян. Фарфоровую масочку обратно ей так и не приделали, и Алла с ужасом и отвращением разглядывала провалившееся внутрь