Вечером я решил поговорить с Анной на эту тему. Я сказал ей о встрече с учительницей воскресной школы и передал ее слова.

— Не пойду больше в воскресную школу.

— Почему это?

— Потому что она не учит нас ничему про мистера Бога.

— Может быть, ты неправильно слушаешь?

— Я слушаю, а она ничего не говорит.

— Ты хочешь сказать, что ничего нового от нее не узнаешь?

— Ну… иногда.

— Это уже хорошо. Что же ты узнала?

— Учительница боится.

— Как ты можешь такое говорить? Откуда ты знаешь, что она боится?

— Она не дает мистеру Богу стать больше.

— Как это она не дает мистеру Богу стать больше?

— Мистер Бог большой?

— Да, мистер Бог большой и хороший.

— А мы маленькие?

— Ну да, мы маленькие.

— И между нами большая разница?

— Да, между нами есть определенная разница.

— Если бы разницы не было, ничего бы не получилось, правда?

Это меня несколько смутило. Думаю, я выглядел настолько озадаченным, что ей пришлось начать сначала, на этот раз зайдя с другой стороны.

— Если бы мистер Бог и я были одного размера, как бы ты нас различил, так?

— Ага, — сказал я, — понимаю, что ты имеешь в виду. Если разница столь велика, то тогда понятно, что мистер Бог действительно очень большой.

— Иногда, — предупредила она.

Все было не так-то просто. Меня приучили думать, что чем больше разница между нами и мистером Богом, тем более похожим на бога становится мистер Бог. С этих позиций если разница бесконечна, то мистер Бог — воистину абсолют.

— А какое это все имеет отношение к учительнице в воскресной школе? Она-то про разницу знает.

— Угу, — кивнула Анна.

— Так в чем же проблема?

— Когда я что-то узнаю, разница становится больше, и мистер Бог тоже становится больше. Учительница делает разницу больше, но мистер Бог остается того же размера. Она боится.

— Эй, притормози-ка. Как это — она делает разницу больше, но мистер Бог остается того же размера?

Я едва не упустил ответ; это была очередная тайна мироздания, которую мне преспокойно открыли.

— У нее люди становятся меньше.

Помолчав, она продолжала:

— Зачем мы ходим в церковь. Финн?

— Чтобы лучше понять мистера Бога.

— Хуже.

— Чего хуже?

— Чтобы хуже понять мистера Бога.

— Подожди минуту. Ты окончательно рехнулась.

— Не-а.

— Да точно рехнулась!

— Нет. Ты идешь в церковь, чтобы сделать мистера Бога очень-очень большим. Когда ты делаешь мистера Бога очень-очень-очень-очень большим, ты его совсем-совсем не понимаешь, вот.

Ее слегка удивило и разочаровало то, что я все равно отказывался понимать, что она имеет в виду. Тем не менее она любезно согласилась все мне объяснить еще раз.

— Когда ты маленький, ты «понимаешь» мистера Бога. Он сидит на небе на своем троне — разумеется, на золотом; у него усы и борода, а на голове — корона, и все поют ему гимны, как сумасшедшие. Бог полезен и практичен. Его можно просить о разных вещах; он способен укокошить всех твоих врагов эффективнее электрической пилы или наслать на них какие-нибудь бяки вроде бородавок. Мистер Бог такой «понятный», полезный и практичный, он вообще похож на какую-то, м-м-м… штуку, конечно, самую важную из всех штук на свете тем не менее все-таки штуку и абсолютно «понятную». Со временем ты «понимаешь», что он немного не такой, как ты думал, но все равно знаешь что он такое. И хотя ты его понимаешь, он, кажется, совсем не понимает тебя! Он совершенно не понимает, что тебе, например, просто необходим новый велосипед, и тогда твое «понимание» его еще немножко изменяется. Как бы ты ни «понимал» мистера Бога, это умаляет его истинные размеры. Он становится вполне понятным существом среди других вполне понятных существ. Так всю твою жизнь мистер Бог теряет кусочек за кусочком, и так продолжается до тех пор, пока ты добровольно и честно не признаешься себе, что совершенно его не понимаешь. В это мгновение ты позволяешь мистеру Богу принять свои истинные размеры, и — бабах! — вот он, стоит и смеется над тобой.

Анну интересовало все и вся. В любой предмет она погружалась настолько глубоко, что ее почти ничто и никогда не пугало. С любым явлением она была готова встретиться на предложенных им условиях. На каком бы уровне оно ни существовало. Анна ничего не имела против прибыть туда с дружественным визитом. Иногда, правда, она попадала в ситуации, для которых у нее не находилось подходящих слов. Она создавала их себе сама — будь то нечто совершенно новое, или старая идея в новой одежке — как например, той ночью, когда она сообщила мне, что «свет, он расплывается».

Разумеется, я обязан был знать, что свет расплывается, но до сих пор как-то не сложилось, поэтому мы отправились на темную улицу, вооружившись фонариком и рулеткой. С помощью ближайшего мусорного ящика и железнодорожной стены мне было наглядно продемонстрировано, что свет действительно, расплывается. Диаметр стекла фонарика был четыре дюйма. Мы установили его на крышке мусорного контейнера и направили луч на стену. Измерив получившееся на ней пятно света, мы обнаружили, что его диаметр превышал три фута. Ящик вместе с фонариком отодвинули на несколько шагов назад, после чего снова измерили пятно света; теперь оно превышало четыре фута шесть дюймов. Да, свет как-то определенно расплывался.

— Почему, Финн? Почему он так делает?

Мы пошли обратно в дом, достали карандаш и бумагу, и я все ей объяснил.

— Ты можешь сделать так, чтобы он не расплывался?

Пришлось перейти к линзам и рефлекторам. Все это было проглочено, переварено, уложено на нужные полочки и взято на вооружение на случай новых непредвиденных событий.

Зеркальная книга дала Анне новый способ добывать всякие интересные факты, научив выворачивать вещи наизнанку, ставить их с ног на голову или просто переворачивать на другой бок. То, что кое-какие из ее фактов были вовсе даже и не фактами, а форменными фантазиями, ее ничуть не волновало, ибо к этому времени у Анны уже имелось свое совершенно определенное мнение о том, что есть факт.

Факт был жесткой наружной скорлупой смысла, а смысл был нежной живой субстанцией, скрытой внутри факта. Факт и смысл были главными движущими силами в механизме жизни. Когда шестеренка факта цеплялась за шестеренку смысла, они начинали вращаться в противоположных направлениях, но стоило вставить между ними шестеренку фантазии, и направление снова становилось единым. Фантазия была и остается очень важной частью машины. Она может завести бог весть куда, но за ней все же стоит последовать. Иногда оно того стоит. В зеркальной книге правое становилось левым, так почему бы не повернуть все в другую сторону и не посмотреть, что из этого получится? Ньютон открыл свой закон, и Анна от него не отставала. Ее закон выглядел так: для начала выверни это наизнанку, потом поставь с ног на голову, потом задом наперед, потом с боку на бок, рассмотри как следует, что получилось, а потом можно кричать: «Финн, а ты знаешь, что если прочитать комнату наоборот, то получится вересковая пустошь?»[35]Ну да, комната — это место, огороженное стенами, а пустошь — это место, принципиально не огороженное никакими стенами, так что некий тайный смысл в этом явно есть, не так ли? То же на тему комнат: «Финн, если прочитать крышу наоборот, получится какая-то бяка. Можно, я вставлю туда букву „l“, и тогда получится пол?»[36]Почему бы и нет, собственно? Или: «Финн, а можно считать, что распятие — это окно, потому что это дверь наоборот?»[37]«Финн, а ты знаешь, что „жил“ — это дьявол задом наперед?»[38]«Финн, а ты в курсе, что Анна наоборот будет Анна?» Ладно-ладно, это все просто совпадения, так что в расчет не идет. Но, как бы там ни было, получается смешно, а результат иногда превосходит все ожидания.