– Что улыбаешься? – спросила Таня. Я тихо изложил всё, о чём только что размышлял, и добавил:

– Приезжай, замечательно будет.

И правда, лучше не придумаешь. Когда сам через год приеду, Таня будет в Питере уже своя, заведёт друзей, познакомит меня с новой компанией… Но и эту мы никогда не забудем и однажды приедем сюда вдвоём: Таня вылечит всем зубы, а я… например, спою что-нибудь новенькое.

Когда я провожал Таню домой, было темно, полная луна катилась над чёрными крышами и вершинами тополей. Мы пересекли автомобильное кольцо и вышли на «бродвейчик» – так называли отрезок улицы между старым Домом Офицеров и почтой, вдоль которого стояли главные достопримечательности городка: красивое здание исполкома, гостиница, магазины, памятник героическому десанту военных лет, наделавшему паники в тылу врага. Улица носила имя командира десанта – капитана третьего ранга Василькова, каждый дом на ней украшала мемориальная доска с именем погибшего героя. Мы знали их наизусть: вот, отражая свет фонаря, блеснул мрамор на четырнадцатом доме – там увековечена память старшины Матвеева, на двенадцатом – лейтенанта Колоса. Я сам, не далее как позавчера, отмывал её хозяйственным мылом до зеркального блеска.

Таня усмехнулась:

– В первый раз буду прогуливать целый день. Урок или два случалось, но чтобы все… Такого ещё не было.

– Не страшно? – спросил я.

– Нет, – просто ответила она, – мне вообще не бывает страшно, никогда. Мама говорит: патологическое отсутствие страха. – И, помолчав секунду, рассказала: – Когда-то в детстве, ещё в Новоозёрном, есть такой городок, гуляли вечером с подружками и забрели на какую-то охраняемую территорию. И на нас кинулась овчарка. Девчонки кто завизжал, стал убегать, кто застыл на месте, а у меня первая реакция, ещё неосознанная: навстречу! испугать её!..

Я представил, и спина похолодела на миг, хотя вот она, Таня, рядом, целая и невредимая.

– И что? – спросил я.

– Она была привязана, это выяснилось в метре от меня.

– И не было страшно?

– Ни капли. Ни тогда, ни потом, когда вспоминала.

– Поэтому мама и говорит об отсутствии страха?

Таня засмеялась:

– О той собачке она не узнала. Надеюсь. Но всё равно, моё вечное стремление поплавать в шторм, попрыгать по камням, походить по узенькой доске на трёхметровой высоте, облазать все крыши… Целый год мечтала стать мотоциклистом, который ездит вот так, – Таня взглядом описала вертикальный круг, – в шаре. Видел?

Я кивнул. Видел в Евпатории, жутковато было смотреть.

– «Если у тебя, Танька, страху нет, думай головой: надо ли оно, какую пользу принесёт, чем может обернуться…», – произнесла Таня серьёзно, как Максим Горький, явно передразнивая кого-то взрослого или всех взрослых разом. – Я думаю, думаю, – продолжала обычным тоном, – и получается: то не надо, это… Скучно, иногда тянет сделать что-то такое, чего не надо. Или даже нельзя.

Наши руки случайно встретились внизу и на миг замерли, касаясь друг друга. Потом я осторожно взял Таню за руку, и она ответила лёгким пожатием. Ладонь была твёрдая, пальцы длинные, горячие, как угольки. «Руки прирождённого хирурга», – вспомнил я.

Мы свернули направо, на другую улицу, прошли мимо моей парадной. Окно нашей кухни было тёмным. Сквозь арку, соединяющую дома, блестели огни парка, и улица называлась Парковая. Небольшая, всего четыре дома с нечётными номерами. Виноградные лианы, карабкаясь с балкона на балкон, обвивали стены до половины высоты, встряхивали на ветру тёмными лиственными гривами.

– До нас уже доросло, на третий этаж, – сказал я. – Летом первые веточки зацепились за перила.

– Мы на четвёртом, до нас ещё нет. А то, представь, собрали бы, не выходя из дома, и никуда ехать не надо.

Из новой арки дуло сквозняком, доносился отдалённый звон гитары, и жизнерадостные голоса вразнобой горланили:

– У нас лучше получается, – сказал я, и Таня кивнула. – Слушай, Тань, – продолжал я, – а вот ты говоришь, нет страха. Это не помешает стать врачом?

– Нет, а почему должно помешать? – ответила она. – Нет страха за себя, а сочувствие к другим есть, даже слишком иногда. В детстве, когда мама брала с собой на работу, больше некуда было деть, я так хотела, чтобы все выздоровели! Помогала, как была уверена, носила какие-то чашечки по коридору. Была такая гордая, что работаю, считала себя настоящей медсестрой. Мне даже сделали халат и шапочку нужного размера… И это касается не только жизни, книг и фильмов – не меньше. Вот, например, ты читал «Апофегей»?

– Да, в «Юности». В журнале «Юность».

– Я тоже. Там Надя такая классная, я в неё почти влюбилась. А когда он её ударил, помнишь? Вообще закапала страницу слезами. Придурок.

– А потом жалел, хотел отмотать время назад…

– Фигушки ему. Я бы тоже не простила, хоть бриллиантами осыпь с ног до головы, никогда. А что ты ещё читал?

– «Смену» выписываем. «Сказка о тройке» там была не очень давно, или вот «Отклонение от нормы» этого… ну как его, чёрт побери?.. Джона Уиндема!

– О чём?

– Лучше принесу журналы, чем буду рассказывать, хорошо? Вот прямо в школу послезавтра?

– Ладно, спасибо, – сказала Таня и улыбнулась.

Мы незаметно пришли. Таня жила на Морской улице; в отличие от моего двора на Парковой, похожего на букву П, Танин двор напоминал Г с видом на Яхтенную бухту вместо недостающего дома. Ветер с бухты приносил едва уловимый плеск волн. Дом Тани глядел окнами на дикий пляж, ограждённый молодыми платанами, а слева, на тёмном пирсе яхт-клуба, мигал огонёк – это какой-то любитель ночной рыбалки сам себе подсвечивал фонариком. Я много раз нырял с этого пирса и однажды грохнулся в воду не нарочно, пытаясь поймать швартов шестивесёльного яла…

– Спасибо, что проводил, очень интересно было поговорить, – сказала Таня и, оглянувшись на кусты возле парадной, из которых летело шипение, рявканье и гнусавый вой, добавила: – Когда к нам в гости впервые приехала моя родственница, я показывала ей город. Едем на велосипедах не торопясь, она смотрит и говорит: «Неправильно ваш город называется. Это не Солнечное, это Котоград».

Мы рассмеялись. «Не вас ли я видел на пляже прошлым летом?» – хотел я спросить, но не рискнул и, пожав на прощание Танину руку, ответил:

– До завтра.

Ночью после нашего разговора я увидел сон, основанный на «Отклонении от нормы». Эту повесть вы легко найдёте в сети, в том самом переводе Феликса Сарнова, поэтому не буду долго отвлекаться на пересказ сюжета. Остатки человечества пытаются выжить после ядерной войны и сохранить внешний облик, беспощадно стерилизуя и изгоняя мутантов, которые рождаются с небывалой частотой, что неудивительно: целые континенты заражены радиацией. Но если третий глаз или лишний палец на ноге скрыть нельзя, то изменения внутренние – например, способность к телепатии, которую обнаруживают в себе молодые герои, – совсем другое дело. До поры до времени они успешно притворяются обыкновенными, но вот однажды… И хватит раскрывать интригу. Моему сну не было дела до лишних пальцев и даже голов. «Привет!» – слышал я в своей единственной голове голос Мексиканца. Он стоял рядом и губ не размыкал, однако я слышал. «Привет, – думал я, – мы что, общаемся мыслями?» «Да», – звучало в голове. Ох ничего ж себе, это круто! А больше никто не может? Вокруг появлялись знакомые, и я видел – по удивлённым взглядам друг на друга, по выражению лиц, – видел, что они тоже могут. Серёга переговаривается с Оксаной Ткаченко, Ира Татрова – с ними обоими и с Олей Виеру. Какими-то сигналами обмениваются одиннадцатиклассники, среди них Таня и Марина, а я больше никого не слышу. «Нет, нет! – говорю себе, – я ведь первый услышал! Сейчас всё наладится!..» Но в голове тишина. Слышат Метц, Чернова, даже кто-то из сироток Мэри, а я будто оглох. Но всё ещё верю, что вот-вот – и услышу. Не слышат только самые тупые вроде Сидельникова, Моториной и почти отличника, зубрилы и оглоеда Колесова, – неужели я вместе с ними?! Уже почти не надеясь, всё-таки делаю вид, что я с теми, кто слышит, подхожу, на меня обращены взгляды, но в голове всё та же тишина, – и я понимаю, что вот-вот буду разоблачён…