заслонила дверь, и я отступила, не зная, как реагировать на его язвительность. Он не был пьян, но что-то в его облике настораживало. Эта неуловимая ярость, сквозящая в рваных движениях сильных рук, когда он стягивал с плеч куртку. Взгляд зацепился за одну деталь, выбивающуюся из общего фона, и я застыла. Костяшки. Они сбиты буквально до мяса, до костей раздроблены, будто Пашка сунул руки в мясорубку и прокрутил.

– Что случилось? – выдохнула, чувствуя, как головокружение подходит и облепляет невесомостью и вцепилась в косяк, не отводя взгляда от рук Суворова.

– Ничего, – ответил, морщась, и я заметила, что пятна от крови на куртке уже запеклись. Чья это? Его? – Проходи Журавлёва, что застыла?

Суворов будто пытался намеренно меня поддеть или вывести из себя, и в любой другой день я смогла бы спустить ему с рук такое, но сейчас, когда узнала новость, мне хотелось, чтобы ни одна сволочь не могла омрачить этот день. И ему не дам портить себе настроение своей кислой миной.

– Ты зачем пришел? – крепче вцепилась в косяк, будто черпая силы из бетонной стены, чтобы быть такой же стойкой.

– Попрощаться, Журавлёва. Сентиментальный стал.

– О чем ты?

Суворов прошел мимо меня в гостиную, нагло задев меня плечом, и я отлипла от стены и зашагала следом с твердым намереньем выслушать его и выпроводить к чертям.

– Я удивлен, что ты не знаешь. Ты же кадровичка. Хотя этим наверно твоя коллега занималась, да?

Молчала, волком глядя на него, скрестила руки на груди впервые теряясь. Как вести себя с ним? Он ведь трезв, а ведет себя как пьяный.

– Перевожусь в Афган.

– Как?…

Ноги ослабли, и я прошла к дивану и рухнула на него, уже не заботясь о впечатлении, которое произвожу. И если я покажусь ему слабой и напуганной, так и есть, пусть думает, что хочет.

– Ой только вот не надо этого всего, Журавлёва. Думаешь я поверю, что ты расстроена?

Вскинула взгляд, впиваясь в равнодушное лицо и поддаваясь искушению хоть как-то выбесить эту сволочь выпалила, не успев обдумать последствия.

– Я беременна, Паш.

Мне удалось, но лишь на мгновение. Пашка моргнул на секунду теряясь, а потом его лицо скривилось в презрительной гримасе, и он отвернулся к окну.

– Ну что ж. Поздравляю. Теперь у тебя появился прекрасный повод женить Марка на себе. Раз раздвинутые ноги не помогли, испробуй это. Думаю, прокатит. И этот мудила наконец отстанет от моей сестры и не испортит ей жизнь.

Подскочила так быстро, будто от выстрела. Рванула к Суворову и с размаху ударила его по щеке так, что его голова дернулась.

– Ты что несешь, причем здесь это? – злость не утихала, и я замахнулась второй раз, но Пашка поймал мое запястье и дернул, заставляя меня с маху врезаться в его грудь и заскулить от острой боли, пронзившей кисть.

– Руки будешь с Марком распускать, при мне комедию не ломай, ясно?

Всхлипнула, сжал запястье и обхватил второе, беря в капкан рук.

– И не реви Журавлёва, я больше не поведусь на твои красивые глазки.

– Ты чудовище! – выплюнула ему в лицо эту фразу и сильнее сжал, совсем не контролируя силу.

– Потому что перестал стелиться перед тобой как последний сопляк? Потому что больше не бегаю за тобой и не ловлю каждое слово? Быстро ты меняешь приоритеты Журавлёва. Впрочем, так же быстро, как прыгаешь из одной постели в другую…

Дернулась, сильнее сжал, а я попыталась ударить, вырвать руки, сделать ему больно, но тщетно. Слезы высохли, решимость стерла их, оставив только яркую вспышку ярости и желание бороться до конца.

Пашка увернулся от удара в пах, потом сжал меня и поднял над землей. Взвизгнула, связанные им руки не позволили хоть как-то защититься от падения, которое могло бы быть, но не произошло. Суворов закинул меня не плечо и вышел из гостиной, а я с замиранием сердца поняла, что он идет в спальню.

Вошел в темное помещение и швырнул меня на кровать, а я не успела сделать вдох, меня придавило огромной тяжестью его тела. Суворов без труда поймал мои запястья и скрутил, а потом рывком выдернул из петель ремень. Тот самый ремень, который так бережно опоясывал мою шею в нашу первую ночь сомкнулся на запястьях до боли и впился в кожу, не позволяя даже пошевелить кистями. Пашка перебросил свободный край ремня через изголовье и натянул, отчего мои руки взметнулись вверх, делая меня еще более беззащитной.

– Пусти! Что ты делаешь? – рвано выдохнула, когда даже с силой дернув ремень не удалось освободиться. Суворов впился хмурым взглядом в мое лицо и ответил раздраженно.

– Зашел попрощаться, сказал же.

Дернул мою кофточку наверх, и чашки бюстгальтера вниз, оголяя грудь, и это небрежное движение было таким отточенным и до отвращения точным, что я снова задергалась не в силах подавить порыв заехать ему по роже.

– Тише, Журавлёва. Запястья натрешь.

Полный ненависти взгляд заставил этого мудака только холодно повести уголком губ и рывком сдернуть с моих бедер джинсы вместе с трусиками до самых щиколоток, а потом стянуть их с одной ноги, небрежно оставив на второй. Попыталась пнуть его, ударить коленом, сжаться, но Суворов уверенно вклинился между моих бедер и склонился к груди. Лизнул сосок, тот предательски затвердел, а я зарычала в ответ на его самодовольную ухмылку.

– Представь, что нас трое, если тебе так будет проще справиться с отвращением.

– Ненавижу тебя, – зашипела, когда Суворов звякнул ширинкой и чуть отвел бедра назад, высвобождая огромный ствол. – Ненавижу, слышишь?

– Да, любимая. Слышу…

Головка скользнула внутрь, растянула, но принять его весь я не смогла, слишком большой. Стало немного больно, и я закусила губу, закрывая глаза, чтобы не видеть Пашку.

– Расслабься, тогда будет не так больно…

Всхлипнула, когда Суворов двинул бедрами, проникая до основания. Стиснул зубы, обхватил мое лицо руками и прижался лбом к моему. Стер со щек слезинки.

– Жизнь сука, – выдохнул и поцеловал, я не ответила лишь заплакала сильнее, а он замедлил темп и прекратил двигаться внутри. – Почему все так, Журавлёва, почему так?

Впился в мое лицо взглядом и в эту секунду я поняла, что со мной рядом снова тот самый Пашка, что ездил к моему брату. Перемена была колоссальной. И отличия огромными.

– Надо было забрать тебя себе в ту самую ночь, когда ты была одна дома. Надо было наплевать на Марка и тогда все не зашло бы так далеко.

– Отпусти… – дернула рукой, но Суворов лишь склонился к моим губам и коснулся их очень легко почти невесомо, и этот жест отдался острой болью в сердце и разорвал к чертям каждую клеточку в моем теле.

Паша медленно толкнулся внутрь, не отрывая губ от моих и как молитву произнес.

– Журавлёва, девочка моя, надо было сделать это еще тогда…