Папа, мама и мы с братьями смотрели на Франсуазу, которая смотрела на меня и улыбалась во весь рот.

– Ура, елка! – сказала она.

К моему удивлению, мама с папой захлопали в ладоши. Братья не хлопали, а наоборот, хмурились, уж не знаю почему.

И в следующие три дня я тоже не понял, почему они хмурились. Они из кожи вон лезли, чтобы научить Франсуазу нашему языку. Мой брат нарисовал для нее коньки, надписал, что как называется, и провел все нужные стрелочки, но она все равно никак не могла запомнить, например, слово «шнурок». Другой брат в один прекрасный день удалился на кухню и испек для нее кекс, надеясь научить ее таким образом словам «яйцо», «молоко» и «сахар». Но чем больше старались братья, тем меньше слов она запоминала.

После рождественского ужина с индейкой, во время которого то и дело возникали паузы в разговоре, я понял, в чем дело. Франсуазу надо было учить простым словам и произносить их очень-очень отчетливо. Я сел на диван как можно ближе к ней и обхватил себя ее горячими, как печка, руками.

– Ура, тепло! – сказал я.

Такие вещи она понимала.

– Ура, тепло! – повторила она.

Я кивнул и остался сидеть в том же положении, под завистливыми взглядами братьев, которые куда меньше меня преуспели в преподавании фламандского языка.

– Hourra, Noël[8], – вдруг сказала Франсуаза.

Я кивнул, хотя и думал сказать, что меня зовут иначе, но когда тебе так тепло и уютно, то не обязательно исправлять все ошибки.