Но какова Наталья? Меняет прощение на рукопись, мужчину на журналистскую славу. С паршивой овцы, то бишь подлого любовника, хоть шерсти клок. А хорошенькая, как ангелочек. Такая внимательная девочка. Пустая душонка, что ли? Лучше, чтобы она плакала или радовалась рукописи? Женщина она или кто? Буратино. Буратино всех победит! Потому что дерево. Чтобы понять человека, лучше посильнее обидеть. А прежде чем жениться, надо попробовать развестись.

— Ну что, — спросила Нина, — был у Натальи? — Авилов оборвал свист.

— Был.

— И как она?

— Поправляется.

— Простила? — Авилов напрягся.

— Почти заплакала.

— Но не заплакала?

— Нет.

— Значит, не простила.

— Не хотелось бы с одной женщиной обсуждать другую.

— Смысла нет, — согласилась Нина. — Живем вместе, что обсуждать. И так понятно. Но все равно думаешь, почему выбрали тебя, а не другую. Или почему выбрали другую, а не тебя.

— Не знаю почему. И думать не хочу.

Так случилось из-за тысячи причин. Почему среди толпы замечаешь одного человека, и именно этого? Если над этим думать всерьез, жизни не хватит. Потому что он хромой. И все. А чем интересен хромой — это для психиатров, этого Авилов терпеть не мог. Дурак найдет какую-нибудь зацепку и все смахнет. Останешься голым, без штанов и без стихов. Одни кишки. Нет, он за тайну, за приватные отношения, за безрассудную любовь американских леди к своим идиотским собачкам…

Вокруг прогрессировала шпиономания. Авилов не спускал глаз с депутата: как бы не сорвался с крючка, плюс его тревожила Тамара — тоже может вытворить что угодно. За ним шпионила тонкорунная Зоська, все время попадаясь в укромных уголках, и строила аметистовые глазки. Тамара буровила двоих: корчила депутата и метала стрелы в Гену.

С депутатом ударили по рукам, место и время сделки было назначено. Днем съездили в город и оформили обязательства по передаче акций. Рукопись пришлось отложить на позднее время суток, чтобы не помешали. Когда стемнело, как подростки в кустах, передали бумаги. Авилов получил гарантию будущих акций, а депутат избавился от рукописи. Сделка удалась.

Авилову оставалось найти способ вернуть рукопись в музей, то есть подкинуть человеку невинному, который понесет ее туда, куда следует, не сойдя с маршрута. Тут ему пришлось поломать голову. Вначале он подумывал о Марье Гавриловне, но у ней птички в голове, забабахи. Разве что напрямую следователю? Чтобы он сам, желательно при свидетелях, ее и обнаружил. Разве что так.

Но назавтра начался новый виток катавасий, и Шишкину добавилось головной боли. Пострадавшие все прибывали. Геннадий Постников выпал ночью с балкона. Шишкин собрал обслуживающий персонал пансионата и гостиницы сделать внушение. Двери запирать на ночь в полдвенадцатого, ключи держать при себе, регистрировать приход-уход, наблюдать, сообщать.

Гена оказался в больнице с Шуркой, которого из областного отделения перевезли в местное. У него оказалось сломано ребро. Разговаривать со следователем Постников категорически отказался, приехавшего адвоката забраковал. Вид имел напуганный, глаза вразбег.

Похоже, что их было двое, размышлял в больнице Гена. Лара уже вовсю храпела, когда его окликнули под балконом. Женский голос, неузнаваемый. Он перегнулся, потом посильней, чтобы разглядеть фигуру в тени под балконом, а сзади его ловко подкинули за ногу вверх и вперед. Следующий кадр — лежа в газоне на спине, звезды в небесах.

А вдруг это Лара? Когда он пришел, она лежала на диване и старательно храпела, разинув рот. Вдруг Тамара и вправду донесла, как обещала, а Лара ревнива и склонна к эксцессам. Скандалит она профессионально, но это не принято среди богемы, а здесь тем более — могут услышать. Ларе нужно, чтобы чета смотрелась идеально, ибо пошла мода на благополучные пары, как раньше была мода на разводы и надрывы. Теперь все должно быть, как в глянцевых журнальчиках, мило и сладенько, Лара за модой-то следит, а бабскую сущность куда? Маленький лобик, и клочковатые волосы, и плебейское происхождение? Все равно выпрет.

Когда добудились, с ней случился припадок агрессии. Вообще-то ее пушками не разбудишь. Они везде возили допотопный будильник со шляпой, ставили в железную миску и бросали в миску вилки. Только этот грохот и мог поднять Лару, а современная техника с ней не справлялась. Когда проснулась, она впала в ярость. Бушевала, кидалась на следователя, попрекала, что тот не шьет, не порет, а людей калечат одного за другим. Гена, застонав от боли в ребре, с трудом перевернулся на бок и встретился с немигающим взглядом Шурки. Вылитый Блок, оживший покойник, жуть.

— Невмоготу, — пожаловался Шурка. — Третья неделя пошла. Пора бежать отсюда. А ты чего, тоже упал?

— Столкнули.

— Во-во. Неслышным шагом и точным ударом. Угол рассчитан. Опытный.

— Думаешь, мужчина?

— Они все об этом спрашивают. А что, баба что ль? Ну какой же ловкости должна быть эта баба? Следователь последний раз на тебя намекал. На тебя я б еще согласился, все-таки мужик крупный, — Шурка призадумался. — Никого я не видел, так и сказал, чего напраслину возводить.

Гена перебирал варианты. Среди женщин, что он тут знал… да, одна отличалась ловкостью. Лара неуклюжа, Тамара — мощь, мышцы, а ловкая и бесшумная одна Зося. И дикая. Но может, и мужчина. А мужчине он зачем? Лара способна обозлиться, — есть на что, Зося с Тамарой могут тоже обидеться. Но кому понадобился Шурка, если допустить, что почерк один? А может, он и не один? Следователь отвял с марихуаной, и рукописи больше нет. Нет вещдока, Авилова и разговоров за Шурку. Одна Тамара на хвосте, ненасыть заутробная…

Больные лежали тихо, думая каждый о своем. Шурка тянул голову, чтобы разглядеть заоконную птицу-певицу, но тут появилась Лара с ворохом пакетов, замотанная в них по самую шею. Шурке тоже перепало гостинцев, и он повеселел. Лара смотрела на Гену жалостливо-гадливо, как на экспонат кунсткамеры. Не каждому удается выпасть с балкона, неудача редкая, а Лара неудачниками брезговала. Побыв немного, она заторопилась на встречу: Тамара обещала рассказать ей нечто важное.

У Гены началась истерика, иначе не назовешь. Впоследствии он и сам не мог объяснить, зачем нужна была такая откровенность. Наверное, он решил, что лучше будет, если он расскажет Ларе сам, но увлекся и перешел все границы.

Начав с обиняков, он постепенно сознался во всем. Смакуя подробности, живописал белокожую Зоську и Тамарин сексуальный вой, не замечая, как Шурка каменеет лицом. Лара сдернула очки, по щекам, капая с подбородка, покатились маленькие быстрые слезы обиды. Она слизывала их кончиком языка, а он успокаивался: пусть она тоже поплачет… Пусть не считает, что у нее, труженицы, все о’кей.

Она заметила его радость, отвесила звонкую пощечину и удалилась, непреклонная, гулко топая по коридору. Потом из палаты медленно выскользнул Шурка, оглядел пустой коридор и шмыгнул к черному ходу. Он ушел из больницы в пижаме и тапочках и в тот же день, как стало известно, запил. Пил Шурка редко, но с необратимыми последствиями. До того, что однажды спалил избу и продал казенный грузовик, всякое бывало. В этот раз его застали у реки, он собрался топиться и привязал на шею камень. Его отправили в вытрезвитель, где бились еще сутки. Через три дня терзаний и мук он объявился у следователя давать «настоящие» показания.