Галатия была диковинной землей, кельтским аванпостом на субконтиненте, населенным потомками персов, сирийцев, германцев и хеттов. Все они, за исключением сирийцев, были белокуры и светлокожи, однако все равно не так светловолосы, как кельтские переселенцы, ведущие свое происхождение от галльского царя Бренна. Уже почти два столетия они занимали значительный по размерам плодородный участок анатолийской земли, ведя свойственный галлам образ жизни и не перенимая культуру окружающих их народов. Даже внутриплеменные связи были у них незначительными: они обходились без верховного правителя, поскольку не намеревались сбиваться в кучу для территориальных захватов. Какое-то время эти кельты, впрочем, признавали понтийского царя Митридата V своим сюзереном, однако это превратилось в чистую формальность, не принесшую никаких выгод ни им самим, ни Митридату V, поскольку кельты отказывались платить подати, а царю так ничего и не удалось с них потребовать. С этими людьми нельзя было шутить: они были галлами, то есть превосходили неумолимостью фригийцев, каппадокийцев, понтийцев, вифинийцев, ионийских или дорийских греков.

Вожди всех трех галатийских племен съехались в Анкиру, созванные Митридатом, предвкушая обещанное богатое пиршество. Им не хотелось думать о предстоящей военной кампании, чреватой не только трофеями, но и увечьями. Митридат дожидался их в Анкире, которая больше смахивала в те времена на деревню. Он собрал по пути из Амасии все яства и вина, на которые у него хватило денег, и закатил галатийским вождям такой пир, какого они и представить себе не могли. Один только вид пиршественных столов успокоил их, а потом, объевшись и опившись, они окончательно утратили бдительность и впали в непозволительное благодушие.

И вот, когда они возлежали среди остатков невиданного пиршества, храпя в хмельной дреме и икая от обжорства, тысяча специально отобранных воинов Митридата бесшумно окружила их и перебила всех до одного. Только когда последний из вождей галатийских кланов испустил дух, царь Митридат соизволил сойти с величественного трона, возвышавшегося во главе стола, на котором он до сей поры восседал, перекинув ногу через ручку, покачивая носком сандалии и наблюдая за устроенной им бойней с особым любопытством.

«Сожгите их, — было его последнее повеление, — а пеплом засыпьте их кровь. В будущем году здесь вырастут великолепные хлеба. Ничто не делает почву такой плодородной, как кровь и кости».

Засим он провозгласил себя царем Галатийским, ибо ему уже никто не мог сопротивляться, если не считать лишенных вождей и рассеянных галлов.

После этих событий Митридат бесследно исчез. Даже самые приближенные придворные не знали, куда подевался правитель и что он замышляет. Он лишь оставил им письмо, в котором повелевал навести порядок в Галатии, возвратиться в Амасию и поручить царице, оставшейся в Синопе, назначить сатрапа для управления новой понтийской территорией — Галатией.

Обрядившись заурядным купцом и взгромоздившись на бурую лошаденку, Митридат в сопровождении трусившего на ослике молодого и весьма недалекого раба-галата, даже не имевшего представления о том, кто его хозяин, направился в Пессинунт. Там, в святилище Великой богини Кубабы Кибелы, он открыл Баттаку, кто он такой, и привлек верховного жреца на свою службу, получая от него многие полезные сведения. Из Пессинунта царь проследовал по долине реки Меандр в римскую провинцию Азия.

Путь его лежал через города Карии. Грузный восточный купец, отличающийся неуемным любопытством, но не слишком распространяющийся о своей торговле, он торопился из города в город, то и дело поколачивая своего тупицу-раба, все замечая и мотая на ус. Он не брезговал трапезой в компании других купцов на постоялых дворах, бродил по базарам, вступая в беседу с любым, кто мог утолить его любопытство, шатался по набережным в эгейских портах, тыкая пальцем в тяжелые тюки и принюхиваясь к запечатанным амфорам, флиртовал с деревенскими красавицами и щедро вознаграждал их, когда они дарили ему утехи, вслушивался в рассказы о богатствах, накопленных в святилищах Асклепия на Косе и в Пергаме, Артемиды в Эфесе, а также о несметных сокровищах Родоса.

Из Эфеса он повернул на север, посетил Смирну и Сарды и в конце концов прибыл в Пергам, столицу римского наместника. Расположенный на вершине горы, город сиял, как шкатулка с драгоценностями. Здесь царь впервые получил возможность лицезреть настоящее римское войско, представленное небольшим отрядом, охраняющим наместника. В Риме полагали, что провинция Азия не подвергается риску нападения, поэтому солдаты для отряда набирались из местных вспомогательных войск. Митридат пристально наблюдал за всеми восьмьюдесятью воинами, подмечая, как тяжелы их доспехи, как коротки мечи, как малы наконечники копий, как слаженно они маршируют, несмотря на смехотворность обязанностей, которые им приходилось выполнять. Здесь же ему впервые довелось любоваться тогой с пурпурной оторочкой — ее носил сам наместник. Сия особа, сопровождаемая ликторами в малиновых туниках, каждый из которых нес на левом плече фасции — ибо наместник имел полномочия приговаривать виновных в преступлениях к смерти, — казалось, смотрит именно на него, Митридата, как он ни пытался смешаться с людьми в скромных белых тогах. Последние, как выяснилось, были публиканами — откупщиками, собиравшими в провинциях налоги. Судя по тому, с какой важностью они шествовали по отлично спланированным улицам Пергама, они считали вершителями судеб провинции не Рим, а самих себя.

Митридат и помыслить не мог, чтобы завязать беседу с этими высокопоставленными особами, такими занятыми, преисполненными сознания собственной значимости — слишком важными, чтобы уделить время какому-то купцу. Он просто примечал их, тем более что это было совсем нетрудно, поскольку вокруг них неизменно сновали прислужники и писцы, и потом узнавал все, что ему требовалось, в пергамских тавернах, за дружеской беседой, которую уж никак не могли подслушать откупщики.

«Они сосут из нас все соки». Эти слова он слышал столь часто, что был склонен принимать их за истину, а не просто за ворчание богачей, намеренно скрывающих свой достаток, как это делали богатые земледельцы и владельцы торговых монополий.

— Как это так? — спрашивал он сперва по неведению, но всякий раз слышал: «Где ты был все те тридцать лет, что минули после смерти отца Аттала?»

Пришлось сочинить историю о длительных скитаниях вдоль северных берегов Понта Эвксинского, тем более что, вздумай кто-нибудь выспрашивать его об Ольвии или Киммерии, он вполне был способен удовлетворить даже самое острое любопытство.

— В Риме, — растолковывали ему, — двое наивысших чиновников именуются цензорами. Цензор — выборная должность (не странно ли?); до этого цензор должен побыть консулом, чтобы любому было ясно, что это за важная персона. В любой нормальной греческой общине государственными делами ведают государственные служащие, а не люди, которые год назад командовали армиями. Иначе в Риме, где цензоры — полные невежды по части хозяйства. Однако они держат под контролем решительно все государственные дела и на протяжении пяти лет заключают от имени государства все контракты.

— Контракты? — переспрашивал восточный деспот, непонимающе хмурясь.