Третий раз за последние десять минут «Улисс» менял курс, не снижая бешеной скорости. При циркуляции на полном ходу корма корабля не движется вслед за носовой частью, ее как бы заносит в сторону, точно автомобиль на льду; и чем выше скорость хода, тем значительнее это боковое перемещение. Разворачиваясь, крейсер всем бортом врезался в самую середину пожара, в самую гущу умирающих страшной смертью людей.

Большинству из них маневр этот принес кончину — мгновенную и милосердную. Страшным ударом корпуса и силовых волн выбило из них жизнь, увлекло в пучину, в благодатное забытье, а потом выбросило на поверхность, прямо под лопасти четырех бешено вращающихся винтов…

Находившиеся на борту «Улисса» моряки, для которых смерть и уничтожение давно стали смыслом всего их существования и потому воспринимались с черствостью и циничной бравадой (иначе можно спятить), — люди эти, сжав кулаки, без конца выкрикивали бессмысленные проклятия и рыдали как малые дети. Рыдали при виде жалких обожженных лиц, исполнившихся было радостью и надеждой при виде «Улисса», которые сменялись изумлением и ужасом; несчастные вдруг поняли, что сейчас произойдет, ибо в следующее мгновение вода сомкнётся у них над головой. С ненавистью глядя на «Улисс», обезумевшие люди поносили его самой страшной бранью. Воздев к небу руки, несчастные грозили побелевшими кулаками, с которых капал мазут, и тут крейсер подмял их под себя. Суровые моряки рыдали при виде двух молоденьких матросов; увлекаемые в водоворот винтов, те подняли большой палец в знак одобрения. А один страдалец, словно только что снятый с вертела, — жизнь лишь каким-то чудом еще теплилась в нем, — прижал обгорелую руку к черному отверстию, где некогда был рот, и послал в сторону мостика воздушный поцелуй в знак бесконечной признательности. Но больше всего, как ни странно, моряки оплакивали одного весельчака, оставшегося самим собой и в минуту кончины: подняв высоко над головой меховую шапку, он почтительно и низко поклонился и погрузил лицо в воду, встречая свою смерть.

На поверхности моря не осталось вдруг никого. До странности неподвижный воздух был пропитан зловонным запахом обугленного мяса и горящего мазута».

ТАКОЕ невозможно придумать. Такое мог описать только очевидец, каким и являлся автор этих строк Алистер Маклин, унтер-офицер британского крейсера, два с половиной года ходившего в Россию в составе конвоев РQ.

Участь раненых была печальной не только на войне, но и после нее.

Тысячи и тысячи калек Великой Отечественной, наводнившие послевоенную Москву и попрошайничающие на рынках и вокзалах, были вышвырнуты в разрушенную, голодную провинцию, чтобы своим видом не портить вид столицы победившей страны и не омрачать настроение гостям и жителям города. Искалеченные, изуродованные, обезображенные ветераны, растерявшие в самой жесточайшей бойне части тел, не должны были своим видом напоминать о той страшной цене, которую пришлось заплатить победителям.

После Первой мировой войны европейские города заполонили живые обрубки человеческих тел на костылях и тележках на колесиках, без ног, без рук, без лиц. По улицам вереницами брели, положив друг другу руку на плечо, бывшие солдаты, ослепшие в газовых атаках. А уж сколько было таких, по внешнему виду которых даже невозможно было догадаться о перенесенных ими боевых травмах. С сожженными легкими, с застрявшими в теле осколками, с нарушенной психикой. Без счета!

В разоренной войной Европе на них косились, как на нахлебников.

Любое общество после первых чествований своих защитников очень быстро забывает о них, перенося восхваления в область идеологии, а вчерашние герои оказываются не удел. Особенно те, кто из-за полученных увечий не в состоянии найти себе место в мирной жизни.

В противном случае разве стали бы американские «джи-ай» на инвалидных креслах-каталках швырять через ограду Белого дома свои боевые награды за Вьетнам, называя войну грязной?

Не надо забывать, что раненых на войне бывает в два. в три, в четыре раз больше, чем убитых. Ранение является достаточно эффективным способом выведения солдата из строя, что в условиях сражения является решающим фактором.

Человеческая плоть так податлива и беззащитна! Для ее разрушения во все времена придумывали все более и более изощренные средства.

Отравленные стрелы, рассекающие сухожилья гвизармы, картечь мушкетонов, «баларма» — дробины, скрепленные проволокой, горючие смеси и ядовитые газы, разрывные пули и пули со смещенным центром тяжести… Всего не перечислишь.

А в результате какие только раны не получали люди на войне: самые невероятные, самые фантастические, самые мучительные.

Во многих книгах о древности можно встретить описание высокой результативности стрельбы лучников. Не секрет, что лук и арбалет XI–XII вв. после того, как стали пробивать кольчужный доспех, считались рыцарями самым опасным оружием. А так как из те времена статистики не отделяли раненых от убитых, то довольно сложно оценить истинную убойную силу боевых луков.

(Английские лучники, например, были вооружены луком, длина которого равнялась 1,83 м, длина стрелы — от 0,915 м до 1,5 м, дальность полета легкой стрелы — 350 м, тяжелой стрелы 180–200 м, меткость — до 100 м. Рыцарские латы легкой стрелой длинного английского лука пробивались на 70 м, тяжелой — на дистанции до 150 м. Однако это теория. Известно, что в бою при Ордуа в 1364 г. стрелы английских лучников не пробивали панцыри французских рыцарей.)

Восточные конницы буквально засыпали вражеские ряды тучами стрел. Луки у них, конечно, были маленькие, зато дистанция стрельбы — более близкая. Но даже при такой дистанции в бою с европейской тяжелой кавалерией это не давало результата (в Грюнвальдской битве 1410 г. татарские стрелы вообще не могли причинить рыцарям никакого вреда).

А в перестрелке на большом расстоянии и европейские луки, скорее, ранили, чем убивали. Примером тому могут служить те же Ян Жижка и король Гарольд, лишившиеся глаз от попадания стрел.

Косвенным подтверждением этому служат документы из гораздо более поздней эпохи. Например, XIX века.

«Принимая в этот день участие в кровопролитных боях вокруг Пробстгейде, Марбо подвергся нападению целой орды противника. Можно сказать, что этот противник был хорошо знаком галлам пятого века, которые защищали Запад от Атиллы, но полковника французской кавалерии они поразили. Успешно действуя против яростной атаки австрийцев Кленау и русской кавалерии Дохтурова его соединение встретилось с крупным эскадроном казаков и башкир, которые забросали их стрелами. «Это оружие не принесло нам больших потерь, — записал он, — поскольку башкиры практически не знали строя и их понятие о боевом порядке не шло дальше овечьей отары. Когда они стреляли горизонтально прямо перед собой, то часто попадали в своих товарищей, которые неслись впереди, так что им приходилось пускать стрелы по параболе в воздух, приблизительно рассчитывая расстояние, которое отделяло их от противника. В результате девять десятых стрел не попадало в цель, а попавшие, потеряв скорость, просто падали под своим весом… Однако, поскольку их орда была многочисленной, как рой ос, то на месте убитого возникало двое живых, и количество стрел, которые они пускали в воздух при своем приближении, рано или поздно нанесло нам серьезный урон».