Но в то же время ему было почему-то неловко, и он не знал, о чем говорить с мужиками.

А другие, и Кузьма, и Санин, и даже Рязанцев, очевидно вовсе не выбирая темы для разговора, разговаривали так просто и свободно, толкуя обо всем, что попадалось на глаза, что Юрий только дивился.

– Ну а как у вас насчет земли? – спросил он, когда на минуту все умолкли, и сам почувствовал, что вопрос вышел напряженным и неуместным.

Кузьма посмотрел на него и ответил:

– Ждем-пождем… авось что и будет.

И опять заговорили о бахче, о цене на арбузы и еще о каких-то своих делах, а Юрию почему-то стало еще более неловко и еще больше приятно сидеть здесь и слушать.

Послышались шаги. Маленькая рыжая собачонка с крепко закрученным белым хвостом появилась в круге света, завиляла, понюхала Юрия и Рязанцева и стала тереться о колени Санина, погладившего ее по жесткой и крепкой шерсти. За нею показался белый от огня маленький старичок, с жиденькой клочковатой бородкой и маленькими глазками. В руке он держал рыжее одноствольное ружье.

– Наш сторож… дедушка… – сказал Кузьма. Старичок сел на землю, положил ружье и посмотрел на Юрия и Рязанцева.

– С охоты… так… – прошамкал он, обнаруживая голые сжеванные десны. – Эге… Кузьма, картоху варить пора, эге…

Рязанцев поднял ружье старичка и, смеясь, показал его Юрию. Это было ржавое, тяжелое, связанное проволокой пистонное ружье.

– Вот фузея! – сказал он.

– Как ты из него, дедушка, стрелять не боишься?

– Эге ж… Бач, трохы не убывея… Степан Шапка казав мини, шо и без пыстона може выстрелить… Эге… без пыстона… казав, как сера останется, так и без пыстона выстрелит… Вот я отак положыв на колено, курок взвив, курок взвив, а пальцем отак… а оно как б-бабахнет!.. Трохи не убывся!.. Эге, эге… курок взвив, а оно как б-бабахнет… ах трохы не убывся…

Все засмеялись, а у Юрия даже слезы на глаза выступили, так трогателен показался ему этот старичок с клочковатой седенькой бороденкой и шамкающим ртом. Смеялся и старичок, и глазки у него слезились.

– Трохы не убывся!..

В темноте, за кругом света, слышался смех и голоса девок, дичившихся незнакомых господ. Санин в нескольких шагах, совсем не там, где его предполагал Юрий, зажег спичку, и когда вспыхнул розовый огонек, Юрий увидел его спокойно ласковые глаза и другое, молодое и чернобровое лицо, наивно и весело глядевшее на Санина темными женскими глазами.

Рязанцев подмигнул в ту сторону и сказал:

– Дедушка, ты бы за внучкой-то присматривал, а?

– А что за ней глядеть, – добродушно махнул рукой старый Кузьма, – их дело молодое!

– Эге ж, эге! – отозвался старичок, голыми руками доставая из костра уголек.

Санин весело засмеялся в темноте. Но женщина, должно быть, застыдилась, потому что они отошли и голоса их стали чуть слышны.

– Ну, пора, – сказал Рязанцев, вставая. – Спасибо, Кузьма.

– Не на чем, – ласково отозвался Кузьма, рукавом стряхивая с белой бороды приставшие к ней черные семечки арбуза.

Он подал руку Юрию и Рязанцеву. Юрию опять было и неловко, и приятно пожать его жесткие несгибающиеся пальцы.

Когда они отошли от огня, стало виднее. Вверху засверкали холодные звезды, и там показалось удивительно красиво, и спокойно, и бесконечно. Зачернелись сидевшие у костра люди, лошади и силуэт воза с кучей арбузов. Юрий наткнулся на круглую тыкву и чуть не упал.

– Осторожнее, сюда… – сказал Санин. – До свиданья.

– До свиданья, – ответил Юрий, оглядываясь на его высокую темную фигуру, и ему показалось, будто к Санину прижалась стройная и высокая женщина. У Юрия сердце сжалось и сладко заныло. Ему вдруг вспомнилась Карсавина, и стало завидно Санину.

Опять застучали колеса дрожек и зафыркала добрая отдохнувшая лошадь. Костер остался позади, и замерли говор и смех. Стало тихо. Юрий медленно поднял глаза к небу и увидел бесчисленную сеть бриллиантовых шевелящихся звезд.

Когда показались заборы и огни города и залаяли собаки, Рязанцев сказал:

– А философ этот Кузьма, а?

Юрий посмотрел ему в темный затылок, делая усилие, чтобы из-за своих задумчивых, грустно нежных мыслей понять, что он говорит.

– А. . Да. . – не скоро ответил он.

– Я и не знал, что Санин такой молодец! – засмеялся Рязанцев.

Юрий окончательно опомнился и представил себе Санина и то, как ему показалось, удивительно нежное и красивое женское лицо, которое он увидел при свете спички. Ему опять стало бессознательно завидно, и оттого он вдруг вспомнил, что поступки Санина по отношению к этой крестьянской девушке должны считаться скверными.

– И я не знал! – с иронией сказал он.

Рязанцев не понял его тона, чмокнул на лошадь, помолчал и нерешительно, но со вкусом сказал:

– Красивая девка, а?.. Я ее знаю… Это того старичка внучка…

Юрий помолчал. Какое-то добродушное и весело задумчивое очарование быстро сползало с него, и прежний Юрий уже ясно и твердо знал, что Санин дурной и пошлый человек.

Рязанцев как-то странно передернул плечами и головой и решительно крякнул:

– А, черт… Ночь-то!.. Даже меня разобрало!.. Знаете, а не поехать ли нам, а?

Юрий сразу не понял.

– Есть красивые девки… Поедем, а? – хихикающим голосом продолжал Рязанцев.

Юрий густо покраснел в темноте. Запретное чувство шевельнулось в нем с животной жаждой, жуткие и любопытные представления кольнули его вспыхнувший мозг но он сделал над собой усилие и сухо ответил:

– Нет, пора домой… – И уже зло прибавил: – Ляля нас ждет. Рязанцев вдруг сжался, как-то осунулся и стал меньше.

– Ну да… впрочем, пора и в самом деле… – торопливо пробормотал он.

Юрий, от злобы и омерзения стискивая зубы и с ненавистью глядя в широкую спину в белом пиджаке, проговорил:

– Я вообще не охотник до таких похождений.

– Ну да… ха-ха… – трусливо и неприязненно засмеялся Рязанцев и замолчал.

«Эх, черт… неловко вышло!» – думал он. Они молча доехали до дому, и дорога показалась им бесконечной.

– Вы зайдете? – спросил Юрий, не глядя.

– Н-нет, у меня больной, знаете… а?.. Да и поздно, а? – нерешительно возразил Рязанцев.

Юрий слез с дрожек и хотел даже не брать ружья и дичи. Все, что принадлежало Рязанцеву, казалось ему теперь отвратительным. Но, Рязанцев сказал:

– А ружье?

И Юрий против воли вернулся, с отвращением забрал снаряды и птиц, неловко подал руку и ушел. Рязанцев тихо проехал несколько сажен, и вдруг, быстро свернув в переулок, колеса затарахтели в другую сторону. Юрий прислушался с ненавистью и несознаваемой тайной завистью.