– Пошляк! – пробормотал он, и ему стало жаль Лялю.

Занеся вещи в дом и не зная, что с собой делать, Юрий тихо вышел на крыльцо в сад.

В саду было темно, как в бездне, и странно было видеть над ним горящее звездами, блестящее небо.

На ступеньках крыльца задумчиво сидела Ляля, и ее маленькая серая фигурка неопределенно мерещилась в темноте.

– Это ты, Юра? – спросила она.

– Я, – ответил Юрий и, осторожно спустившись вниз, сел с нею рядом. Ляля мечтательно положила голову ему на плечо. От ее неприкрытых волос в лицо Юрию пахнуло свежим, чистым и теплым запахом. Это был женский запах, и Юрий с бессознательным, но тревожным наслаждением вдохнул его.

– Хорошо поохотились? – ласково спросила Ляля и, помолчав, прибавила тихо и нежно: – А где Анатолий Павлович?.. Я слышала, как вы подъехали.

«Твой Анатолий Павлович – грязное животное!» – хотел крикнуть Юрий с внезапным приливом злобы, но вместо того неохотно ответил:

– Право, не знаю… к больному поехал.

– К больному… – машинально повторила Ляля и замолчала, глядя на звезды.

Она не огорчилась, что Рязанцев не зашел к ней: девушке хотелось побыть одной, чтобы его присутствие не помешало ей обдумать наполняющее ее молодые душу и тело, такое дорогое ей, такое таинственное и важное чувство. Это было чувство какого-то желанного и неизбежного, но жуткого перелома, за которым должна отпасть вся прежняя жизнь и должно начаться новое. До того новое, что сама Ляля должна тогда стать совсем другой.

Юрию странно было видеть всегда веселую и смешливую Лялю такой тихой и задумчивой. Оттого, что он сам был весь наполнен грустными раздраженными чувствами, Юрию все – и Ляля, и далекое звездное небо, и темный сад, – все казалось печальным и холодным. Юрий не понимал, что под этой беззвучной и неподвижной задумчивостью была не грусть, а полная жизнь: в далеком небе мчалась неизмерно могучая неведомая сила, темный сад изо всех сил тянул из земли живые соки, а в груди у тихой Ляли было такое полное счастье, что она боялась всякого движения, всякого впечатления, которое могло нарушить это очарование, заставить замолчать ту, такую же блестящую, как звездное небо, и такую же заманчиво-таинственную, как темный сад, музыку любви и желания, которая бесконечно звучала у нее в душе.

– Ляля… ты очень любишь Анатолия Павловича? – тихо и осторожно, точно боясь разбудить ее, спросил Юрий.

– Разве можно об этом спрашивать? – не подумала, а почувствовала Ляля, но сейчас же опомнилась и благодарно прижалась к брату за то, что он заговорил с нею не о чем-нибудь другом, ненужном и мертвом для нее теперь, а именно о любимом человеке.

– Очень, – ответила она так тихо, что Юрий скорее угадал, чем услышал, и сделала мужественное усилие, чтобы улыбкой удержать счастливые слезы, выступившие на глазах.

Но Юрию в ее голосе послышалась тоскливая нотка, и еще больше жалости к ней и ненависти к Рязанцеву явилось в нем.

– За что же? – невольно спросил он, сам пугаясь своего вопроса.

Ляля удивленно посмотрела на него, но не увидела его лица и тихонько засмеялась.

– Глу-упый!.. За что!.. За все… Разве ты сам никогда не был влюблен?.. Он такой хороший, добрый, честный…

«…красивый, сильный!» – хотела добавить Ляля, но до слез покраснела в темноте и не сказала.

– А ты его хорошо знаешь? – спросил Юрий.

«Эх, не надо этого говорить, – подумал он с грустью и раздражением. – Зачем?.. Разумеется, он кажется ей лучше всех на свете!»

– Анатолий ничего от меня не скрывает! – с застенчивым торжеством ответила Ляля.

– И ты в этом уверена? – криво усмехнулся Юрий, чувствуя, что уже не может остановиться.

В голосе Ляли зазвучало беспокойное недоумение, когда она ответила:

– Конечно, а что, разве?..

– Ничего, я так… – испуганно возразил Юрий.

Ляля помолчала. Нельзя было понять, что в ней происходит.

– Может быть, ты что-нибудь знаешь… такое? – вдруг спросила она, и странный, болезненный звук се голоса поразил и испугал Юрия.

– Да нет… Я так. Что я могу знать, а тем более об Анатолии Павловиче?

– Нет, ты не сказал бы так! – звенящим голосом настаивала Ляля.

– Я просто хотел сказать, что вообще… – путался Юрий, уже замирая от стыда. – Мы, мужчины, порядочно-таки испорчены… все…

Ляля помолчала и вдруг облегченно засмеялась.

– Ну, это-то я знаю…

Но смех ее показался Юрию совершенно неуместным.

– Это не так легко, как тебе кажется! – с раздражением и злой иронией возразил он. – Да и не можешь ты всего знать… Ты себе еще и представить не можешь всей гадкости жизни… ты еще слишком чиста для этого!

– Ну вот, – польщенно усмехнулась Ляля, но сейчас же, положив руку на колено брата, серьезно заговорила: – Ты думаешь, я об этом не думала? Много думала, и мне всегда было больно и обидно: почему мы так дорожим своей чистотой, репутацией… боимся шаг сделать… ну, пасть, что ли, а мужчины чуть не подвигом считают соблазнить женщину… Это ужасно несправедливо, не правда ли?

– Да, – горько ответил Юрий, с наслаждением бичуя свои собственные воспоминания и в то же время сознавая, что он, Юрий, все-таки совсем не то, что другие. – Это одна из величайших несправедливостей в мире… Спроси любого из нас: женится ли он на… – публичной женщине, – хотел сказать Юрий, но замялся и сказал – На кокотке, и всякий ответит отрицательно… А чем, в сущности говоря, всякий мужчина лучше кокотки?.. Та, по крайней мере, продается за деньги, ради куска хлеба, а мужчина просто… распущенно развратничает и всегда в самой гнусной, извращенной форме… Ляля молчала.

Невидимая летучая мышь быстро и робко влетела под балкон, раза два ударилась шуршащим крылом о стену и с легким звуком выскользнула вон. Юрий помолчал, прислушиваясь к этому таинственному звуку ночной жизни, и заговорил опять, все больше и больше раздражаясь и увлекаясь своими словами.

– А хуже всего то, что все не только знают это и молчат, как будто так и надо, но даже разыгрывают сложные трагикомедии… освящают брак, лгут, что называется, и перед Богом, и перед людьми!.. И всегда самые чистые святые девушки, – прибавил он, думая о Карсавиной и к кому-то ревнуя ее, – достаются самым испорченным, самым грязным порой даже зараженным мужчинам… Покойный Семенов однажды сказал, что чем чище женщина, тем грязнее мужчина, который ею обладает… И это правда!

– Разве? – странно спросила Ляля.

– О, еще бы! – со взрывом горечи усмехнулся Юрий.

– Не знаю… – вдруг проговорила Ляля, и в голосе ее задрожали слезы.

– Что? – не расслышав, переспросил Юрий.

– Неужели и Толя такой же, как и все! – сказала Ляля, первый раз так называя Рязанцева при брате, и вдруг заплакала. – Ну конечно… такой же! – выговорила она сквозь слезы.