…На Дворцовую площадь Славик не вышел, а встал посреди Певческого моста. Он стоял и смотрел.

Сумерки от зенита окончательно спустились к горизонту. Зимний дворец светился изнутри. Ангел, подхваченный лучами прожекторов, парил в темном беззвездном небе. А по самой площади, по бальному ее паркету синхронно, легко и бесшумно кружились четыре тяжеленные снегоуборочные машины, и движение их непостижимым образом совпадало с музыкой, которая шла из невидимого динамика.

Может быть, это была та самая музыка, которую он слышал в детстве, на их старой коммунальной кухне, может быть другая.

Она звучала одновременно мрачно и радостно, она придавливала и в то же время поднимала, и, главное, она продолжала звучать, даже закончившись.

__________

Проснулся Славик поздно, жены дома не было. Как-то она умудрялась бесшумно, так, чтобы не потревожить его, выходить из своей комнаты, завтракать и отправляться по делам. Тишина в квартире была особенная, зимняя: сухая и солнечная.

Сначала никаких мыслей в голову Славику не приходило, вместо них было только состояние покоя и радости. Потом стали возникать не мысли, а голоса. Левушкин голос произнес: «Ты, батя, не волнуйся, дело доделывай. А если что, денег я пришлю, чтобы дневник Поляна издать». Слова эти не были плодом воображения. Сын действительно так сказал, узнав, что Славик вместе с Эмочкой ходили в издательство, на разведку, и что ничем путным поход пока не закончился.

Для начала дня это было хорошее воспоминание. Лежа в постели, Славик наслаждался тишиной внутри и снаружи себя, и тем, что ничего у него не болело: ни привычные суставы, ни десна, которая, кажется, сумела-таки притереться к варшавскому зубному протезу.

Следом за фразой сына всплыл, правда, не сам рассказ, а воспоминание о том, что Эмочка что-то рассказывала про урок рисования. Однажды соседка уже «поставила ему на вид» своего друга, который, начав слепнуть, принялся учиться рисовать. А теперь последовало вроде продолжения. Но рассказ ускользал из памяти, и Славик забеспокоился, потому что в нем было что-то такое… важное.

Соседка назвала его притчей и добавила: «Знаете ли, от анекдота до притчи расстояние порою в один шаг».

«Урок рисования… урок рисования», – несколько раз повторил про себя Славик. «Девочка… Да!» Он вспомнил. «В старшей группе детского сада идет урок рисования. Все рисуют, кто что хочет. Воспитательница ходит между столами, наклоняется над одной из девочек, спрашивает: „А что ты рисуешь?“ „Бога“, – отвечает девочка. „Но Его же никто не видел!“ „Теперь увидите“».

«Вот, – сказала Эмочка. – Вот то, что все мы делаем.»

…Он лежал и раздумывал над тем, какой лично из негополучался рисунок, и от этого размышления постепенно перешел к другому: как мог появиться в их доме дневник Теодора Поляна. Он давно начинал думать об этом, да каждый раз что-то его останавливало, мешало довести мысль до конца.

А всё сходилось к одному: дневник принес тот механик, сосед Поляна по гатчинской коммуналке. «Мог ведь выбросить. Или просто забыть… Но сохранил», – с благодарностью подумал Славик. «Соседу Полян передал дневник до своего ареста, иначе его конфисковали бы при обыске. А потом уже сосед не побоялся, приехал с дневником к нам, на Обводный, где неизвестно что его ждало…»

Чем дальше Славик прослеживал путь дневника, тем беспокойнее ему становилось.

Равновесие, с которого начался день, оказалось хрупким. Славик встал, пошел на кухню. Завтрак, накрытый салфеткой, стоял на столе. «Чего же она опять ушла?» Славику захотелось, чтобы жена была дома и чтобы можно было поговорить с ней о чем-то постороннем, не имеющем отношения к той давней истории…

Однако, останавливаться было поздно.

«Дневник появился у нас в доме уже после ареста отца, иначе он был бы в описи изъятых при аресте вещей. Значит, мама впустила в дом человека, который мог оказаться кем угодно, и приняла от него дневник, и этот поступок мог стоить жизни нам обоим. А потом она взяла дневник в эвакуацию. И, значит, когда мы ехали на грузовике по Ладожскому озеру, дневник был с нами, и в теплушке он лежал, скорее всего, в материнской сумке между мной, завшивленным, и тем человеком, которого на следующей остановке выволокли за руки и ноги из вагона… И я ничего не знал о дневнике ни тогда, ни потом…»

Славик выпил пустого чаю. Есть ему не хотелось. Он вернулся в комнату, к столу, на котором, поверх географической карты, лежали ксерокопии документов, дневник и стихи Теодора Поляна.

«Дальше… В конце пятидесятых и отец, и Полян были реабилитированы, посмертно. Вот справки. Значит, кто-то обращался с ходатайством. И этим кем-то мог быть только один человек. Мама. И она никогда ничего мне не говорила об этом… Почему? Щадила меня?»

И сам вопрос, и ответ на него доводили Славика до замирания сердца и были тягостными, страшными, как сон про лифт, который падает в шахту и никак не может достичь дна.

Но что же было в дневнике Теодора Поляна, в этой истории одной души, такого, что заставляло людей спасать его, подвергая риску собственную жизнь? Славик попытался найти подходящее слово, и нашел только одно: красота.

Он сложил перепечатанные страницы дневника, отксерокопированные стихи, все документы в Левушкину школьную папку и пошел в издательство.

__________

Славик уже подходил к метро, как вдруг увидел на противоположной стороне улицы жену. Сонечка шла в обратную от дома сторону. Она не спешила, никакой хозяйственной сумки, свидетельствующей, что она идет в магазин или из магазина, в руках у нее не было. Она просто шла. Судя по всему, из недавно построенного роскошного торгового центра – к небольшому садику, чудом уцелевшему среди уплотнительной застройки.

Это явление гуляющей самой по себе жены вдруг поразило Славика. Он свернул от метро и двинулся за ней следом.

Славик давно уже заметил, что утром Сонечка куда-то уходит. «По хозяйству», – решил он для себя и забыл об этом. Теперь он попробовал вспомнить, когда эти утренние пропадания начались, и понял, что года четыре назад минимум. Но что, кроме одиночества, могло заставить старого уже человека уходить из дому и вот так бродить по улицам?

Славик увидел, как Сонечка остановилась на перекрестке, пропуская машины, а того шофера, который притормозил, пропуская ее, поблагодарила улыбкой и наклоном головы. Славику показалось, что когда-то давно он видел уже и такой наклон, и такую улыбку. Но не в жизни, а, может быть, в кино… И вдруг ему вспомнился старый черно-белый фильм. Он назывался «Дорога». Да-да. И фамилия актрисы вспомнилась – Мазина! Вот на кого была похожа его Сонечка – на маленькую, беззащитную, трогательную героиню того фильма. А он не сумел ни заметить, ни понять, ни оценить этого…

Он вспомнил, как недавно, возвращаясь из библиотеки, увидел Сонечку. Точнее, ее голову, смешно торчащую в окне. Он знал за женой такую привычку: садиться перед окном, как перед экраном телевизора, смотреть во двор, и шепотом, с удивлением или восторгом, комментировать увиденное.