Назавтра спали далеко заполдень, августейшая чета — у местного нотабля, прочие рассеялись по небольшому городку кто куда, кавалерийских лошадей развели по свободным стойлам на конюшни, людей определили на постой в частных домах, поскольку ночевка на свежем воздухе сейчас малопривлекательна, чтобы не сказать — невозможна, даже если бы нашлись у солдат силы разгрести снег. Самым трудоемким делом оказалось отыскать прибежище для сулеймана. Но после долгих поисков нашли наконец ему крышу над головой — и не более того, поскольку этот сарай с отсутствующими боковыми стенами сулил не больше защиты, чем ночевка à la belle étoile, выражение, коим французы поэтично обозначают наше в чистом поле, а оно здесь и впрямь чистое, укрытое белейшими альпийскими снегами, вполне заслуживающими сравнения с погребальным покровом на смертном ложе. Там же, под навесом, оставлено было не менее трех мешков корму для удовлетворения как немедленных, так и последующих аппетитов сулеймана, которому слабость пожрать ночью свойственна не менее, чем любому из нас. Что же до погонщика, то ему при распределении мест для ночлега выпало счастье насладиться мягкосердечием соломенного тюфяка, брошенного на пол, и не менее благодетельным одеялом, чьи согревающие способности он умножил, укрывшись им поверх плаща, хоть и до сих пор еще влажного. В доме у приютившего его семейства стояли три кровати, одна для отца с матерью, другая — для трех детей мужеского пола в возрасте от девяти до четырнадцати лет, а на третьей спали семидесятилетняя бабушка и две служанки. Договорились, что платы с него не возьмут, но зато он должен будет рассказать какие-нибудь истории о слонах, и погонщик согласился с дорогой душой, начав со своей pièce de résistence, то есть с рождения ганеши, и окончив повестью о недавнем и совершенно, по его мнению, беспримерно-героическом переходе через альпы. Тогда-то с кровати, откуда до сих пор слышалось лишь посапыванье жены, раздался голос мужа, сказавшего, что в этих же местах, согласно древнейшим историям и порожденным ими легендам, проходил некогда, перевалив сперва через Пиренеи, знаменитый карфагенский генерал Ганнибал с полчищами своих людей и африканских слонов, которые доставили столько неприятностей римским воинам, хотя, по новооткрывшимся обстоятельствам, это были слоны, собственно говоря, не африканские, с огромными ушами и ужас наводящей корпулентностью, но так называемые лесные, размерами не намного превосходившие лошадей. Снег и тогда лежал, прибавил он, а вот дорог в ту пору еще не было. Вы, кажется, не очень жалуете римлян, осведомился фриц. Да у нас здесь австрийцев больше, чем итальянцев, а по-немецки город наш называется бозен. Больцано, на мой вкус, звучит приятней, моему слуху оно милей. Да вы, должно быть, португалец. То, что я прибыл из Португалии, еще не делает меня португальцем. Откуда ж тогда вы будете, сударь. Я родом из индий и погонщик по роду занятий. Как вы сказали. Погонщик — это тот, кто управляет слоном. В этом случае у карфагенского генерала в войске их, надо полагать, было немало. Он никуда бы не смог вести слонов, если бы ими никто не управлял. А повел их на войну. Устроенную людьми. Если вдуматься, других-то ведь и не бывает. Человек, как видим, был философом.

Рано утром, восстановив силы и более-менее успокоив утробу, фриц поблагодарил за гостеприимство и отправился взглянуть, есть ли ему еще за кем ходить и на ком ездить. Ибо ему приснилось, что сулейман под покровом ночи покинул больцано и пустился бегом по окрестным горам и долам, охваченный чем-то вроде безумия, которое могло бы возникнуть только под действием снега, хотя доступная нам литература до данному вопросу, если, конечно исключить свидетельства о бедствиях пунических войн, ограничивается в последнее время томительно однообразными сведениями о руках и ногах, переломанных на склонах и отрогах любителями горных лыж. И славны были времена, когда человек, пролетев метров тысячу с вершины, оказывался на дне котловины, уже засыпанной черепами, ребрами и бедренными костями других, но не менее невезучих искателей приключений. Что ж, такова она, жизнь. На площади уже стояло сколько-то кирасир, одни верхами, другие — еще нет, а те, кого там пока не хватало, туда уже поспешали. Снежило, но не очень. Верный своему обычаю быть любопытным по необходимости, раз уж никто никогда его не оповещает, погонщик подошел к сержанту узнать, что нового. И успел лишь учтиво промолвить: Утро доброе, как сержант, наперед зная, что ему надобно, сообщил ему, что нового: Выступаем на брессаноне или, по-нашему говоря, бриксен, нынче переход будет короткий, всего лиг десять. И, помолчав, чтобы создать атмосферу ожидания, прибавил: Похоже, там, в бриксене, нам дадут несколько дней роздыху, потому что мы порядком приморились. Еще бы, мой сулейман еле ноги переставляет, не для него такой климат, не хватало еще, чтоб простудился да схватил пневмонию, любопытно тогда знать, что будет его высочество делать с грудой костей. Все образуется, сказал сержант, до сих пор же как-то недурно шло. Фрицу ничего не оставалось, как согласиться с этим и отправиться проведать слона. Он нашел его под навесом, сулейман на вид был спокоен, но погонщику под влиянием, наверно, недавнего тревожного сна показалось, что слон притворяется, а сам посреди ночи покинул больцано и резвился среди снегов, добравшись даже и до тех мест, где, говорят, снега эти вечные. На полу не было ни малейших следов оставленного корма, ни единой соломинки, хоть бы для виду и приличия ради, и это позволяло, по крайней мере, надеяться, что животное не станет хныкать от голода, как малое дитя, хотя — это, кстати, сведение, не слишком широко известное,— слон во многом подобен дитяти, если не в физическом отношении, то уж точно — в смысле несовершенства интеллекта. Впрочем, сказать по совести, мы ведь не знаем, о чем там думает слон, но ведь и о мыслях ребенка осведомлены лишь в той степени, в какой он желает нас в них посвятить, так что, в сущности, доверять им особенно не следует. Фриц дал понять слону, что желает влезть к нему на спину, и тот поспешно, притом всем видом своим показывая, что желает быть прощенным за какую-то проказу, придвинул к погонщику бивень, чтобы ногу было куда поставить — ну, примерно так придерживают стремя садящемуся на коня,— а потом обвил его хоботом за поясницу, как бы обнимая. В единый взмах вознес фрица к себе на шею и оставил там устраиваться поудобнее. Фриц оглянулся и вопреки ожиданиям не увидел на заду никакого льда. Тут была какая-то тайна, и не ему, вероятно, было раскрыть ее. То ли слоны вообще, и этот вот — в частности, обладают автономной системой терморегуляции, включающейся в нужные минуты и под воздействием сосредоточенного умственного усилия способной растопить лед определенной плотности, либо бесконечные спуски и подъемы в режиме форсированного марша да по горным кручам справились с этим вопреки лабиринтообразной путанице волос, доставившей погонщику столько хлопот. Иные тайны природы представляются на первый взгляд совершенно непостижными уму, и опытность советует оставить их, не трогать, если не хотим, чтобы познание, добытое нахрапом, принесло нам больше вреда, чем пользы. Вспомните для примера, чем кончилась история с адамом, который съел в раю то, что представлялось ему обычнейшим яблочком. Может статься, конечно, что плод сей был в собственном смысле слова сладостным плодом господа, но вот иные утверждают, будто это было никакое не яблоко, но ломоть арбуза, а уж семечки, они же косточки, не иначе как сам сатана туда положил. Зря, что ли, они еще и черные.