Вопреки высказанному максимилианом пожеланию, оказалось невозможно преодолеть в один переход расстояние между падуей и тренто. Да, конечно, сулейман старался изо всех сил, и для стараний его не жалел усилий погонщик фриц, желавший, надо полагать, отомстить себе за провал столь славно начатого и столь плачевно завершившегося коммерческого предприятия, однако ведь и у слонов, даже если набирают они четыре тонны живого веса, имеется свой предел. Так что управитель, когда высказывал сомнения, был совершенно прав. Но может, оно и к лучшему. И в тренто караван вошел не в вечерних сумерках, а в самый поддень, когда на улицах было полно народа и, следовательно, рукоплескания звучали громко. Небо по-прежнему от края до края было затянуто чем-то вроде грузных туч, но дождем так и не пролилось. Знатоки природных явлений, коими как на подбор оказались все, кто шел в караване, вынесли свое единодушное суждение: Это — снег, и в изрядном количестве. Когда караван достиг тренто, на площади перед собором святого виргилия его ожидал сюрприз. В самой середине означенной площади стояло изваяние слона, примерно в половину натуральной сулеймановой величины, а верней сказать, не изваяние, а некое изображение из досок, сколоченных явно второпях, а потому небрежно, выполненное без особенных забот о верности анатомии, но все же — снабженное и изогнутым хоботом, и бивнями, за неимением слоновой кости замененными чем-то, крашенным белой масляной краской, и вся эта постройка долженствовала обозначать сулеймана или только его и могла обозначать, поскольку другого зверя той же породы в здешнем краю мало того что не ожидалось, но даже и упоминаний о нем в истории тренто — про крайней мере, в относительно обозримом прошлом его — не имелось. Увидев это чудо, эрцгерцог содрогнулся. Сбывались наихудшие его опасения — весть о чуде достигла пределов града сего, и церковные власти, уже и так довольно погревшие руки — и в духовном, и в материальном плане — на том, что вселенский собор избрал тренто своим местопребыванием, решили подтвердить святость его, воспринятую, так сказать, от недалекого соседства с падуей и базиликой святого антония, в доказательство чего и воздвигли перед собором, где на протяжении уже нескольких лет собирались кардиналы, епископы и ученые богословы, обобщенное изображение чудотворной твари. Приглядевшись повнимательней, максимилиан заметил на спине у деревянного слона большие дверцы, живо напомнившие ему те люки, что имелись у знаменитого троянского коня, с той лишь разницей, что в утробе слона нипочем бы не сумел разместиться отряд тяжеловооруженных воинов, если только они не лилипуты, а это решительно невозможно, поскольку и слова-то такого тогда еще не существовало. И, желая отогнать сомнения, встревоженный эрцгерцог приказал управителю узнать, какого дьявола делает здесь, доставляя ему столько беспокойства, это грубо сколоченное дощатое чудище. Управитель отправился выяснять и выяснил. Опасаться нечего. Слона воздвигли, чтобы отпраздновать приезд эрцгерцога австрийского в тренто, а еще одно — и истинное — его предназначение заключается в том, чтобы из него пускать потешные огни, сиречь фейерверк. Максимилиан перевел дух, сообразив, что сулейманово деяние не удостоилось в тренто никакого особого торжества, но скорее напротив — изображение слона вполне может обратиться в пепел, ибо весьма вероятно, что потешный огонь, охватив деревянный каркас, обеспечит устроителям кончину, которая много-много лет спустя неизбежно получит определение вагнерианской. Так, между прочим, и случилось. После неистового буйства разноцветных огней, после того, как желтый натрий, красный кальций, зеленая медь, синий калий, белая магнезия, золотистое железо волшебно заполыхали в небе, а из слоновьего нутра, словно из несякнущего рога изобилия, бесконечной чередой продолжали лететь звезды, бить струи, вспыхивать медлительные свечи и перекатываться стремительные водопады, празднество завершилось большим пожаром, на котором немало горожан сумели погреть руки, покуда укрытый под возведенным неподалеку навесом сулейман отдавал дань уже второму мешку с кормом. Вскоре все, что горело, превратилось в раскаленные уголья, но холод не дал им долго тлеть, и они быстро стали пеплом, но, впрочем, к этому времени основное зрелище уже завершилось и августейшая чета удалилась. Тут и снег пошел.

Вот и альпы. Вот-то вот, но едва различимы. Снег падает потихоньку и негусто, пушинкам хлопка подобны хлопья его, но легкость его обманчива, о чем лучше всего осведомлен наш слон сулейман, несущий на спине плотнеющую с каждым шагом корку льда, который давно бы уж должен был стать предметом внимания погонщика, если бы не то обстоятельство, что появился он на свет в теплых краях, где подобные зимы невозможно представить себе даже самому богатому воображению. Нуда, разумеется, в старой индии, ближе к северу, в избытке гор и снега у них на верхушках, но прежний субхро и нынешний фриц никогда не располагал средствами, чтобы странствовать по свету для собственного удовольствия и просвещения. И единственный опыт его знакомства со снегом имел место в лиссабоне, когда спустя несколько недель после прибытия из гоа он однажды ночью увидал, как с неба мукой из сита сыплется белая пыль и, едва коснувшись земли, исчезает. Мало, стало быть, общего с тем белым изобилием, что простирается сейчас, докуда глаз хватает. Очень скоро хлопковые клочки превратились в крупные, тяжелые хлопья и, гонимые ветром, стали лупить погонщика по щекам. Скорчившись на шее у сулеймана, съежившись под плащом, фриц не очень страдал от холода, но вот эти хлесткие, постоянные, беспрестанные оплеухи казались ему грозной опасностью. Слышал он, что от тренто до больцано недалеко, лиг десять или даже меньше, скачок блохи, как говорится, но не в такую же погоду, когда снег когтями, кажется, вцепляется и замедляет любое и всякое движение, препятствует вроде бы даже дыханию, словно не желает отпускать от себя того, кто неосмотрительно забрел сюда. Пусть скажет сулейман, который при всей своей от природы полученной силе еле тащится вверх по дороге. Мы не знаем, о чем он думает, но здесь, в альпах, можем быть уверены непреложно в одном — наш слон к числу слонов счастливых сейчас не относится. Если не считать кирасир, скачущих на своих промерзших конях вверх и вниз по склонам, оглядывая расположение каравана, чтобы не дать ему завернуть не туда или сбиться с пути, ибо то и другое погубит отставших на этих заледенелых просторах, дорога, кажется, существует исключительно для слона и его погонщика. Ну а фриц, привыкший еще с вальядолида следовать за каретой эрцгерцога, удивляется, что ее не видно впереди, а в отношении слона мы высказываться не решаемся, ибо ранее уже признались, что не знаем, о чем он думает. Максимилианова карета, конечно, где-то здесь, поблизости, но и следа ее не видно, ни ее, ни воза с продовольствием, что подвигается за слоном следом. Погонщик поглядел назад, чтобы лишний раз в этом убедиться, и очень своевременно — ибо взгляд его упал на корку льда, покрывавшую зад сулеймана. И фрицу, хоть он ничего не понимал в зимних видах спорта, показалось, что лед этот тонок и местами потрескался, благодаря, вероятно, температуре слоновьего тела, не дававшей ему затвердеть. И то хорошо, подумал он. Но в любом случае, необходимо его удалить, пока не поздно. С тысячью предосторожностей, стараясь не соскользнуть, погонщик на четвереньках пополз по спине сулеймана и добрался до ледяной корки, оказавшейся не такой тонкой и не такой потрескавшейся, как мнилось поначалу. Льду нельзя доверять, вот что необходимо было вытвердить перво-наперво. Вступая на поверхность скованного льдом моря, мы можем внушить остальным, будто способны ходить по водам, но ведь это впечатление будет не менее ложно, чем чудо, сотворенное сулейманом у дверей базилики, и когда внезапно провалится лед под ногой, совершенно неизвестно, чем все это обернется. Фрицу надлежит сейчас решить другую задачу — чем сколоть или соскрести проклятый лед со шкуры, очень пригодилась бы сейчас, например, лопаточка с тонким закругленным лезвием, как нельзя лучше подошла бы, но где ж ты ее найдешь здесь, если вообще в те времена производились такие инструменты. Стало быть, остается только — голыми руками, и мы говорим это не в фигуральном смысле. Погонщик уже рассадил себе пальцы до крови, когда вдруг ухватил гордиев узел проблемы — жесткие толстые волосы на слоновьей шкуре намертво вмерзли в лед и без жестокого боя ни пяди отдавать не хотели, лопаточки отодрать лед не было, как и ножниц, чтобы отрезать неподатливую шерсть. А когда фриц начал высвобождать каждый волос по одному, то быстро убедился, что эта задача — превыше сил физических и моральных, и принужден был отказаться от выполнения ее, чтобы самому не превратиться в снежную статую, еще бы только морковку вместо носа да трубку в рот. Та самая шерсть, что открывала такие заманчивые коммерческие виды, тотчас порушенные несносной щепетильностью эрцгерцога, сделалась теперь причиной фиаско, чьи плачевные последствия для здоровья слона еще только предстояло познать. И вдобавок, словно этого было мало, в следующую минуту возникла еще одна и, судя по всему, совершенно неотложная проблема. Слон, сбитый с толку тем, что привычная тяжесть погонщика переместилась с загривка к крестцу, теперь выказывает недвусмысленные признаки того, что сбился не только с толку, но и с пути, и решительно не знает, куда ему идти. Фрицу ничего не оставалось, как быстро переползти на свое законное место и взять бразды правления. Что же до оставшейся сзади ледяной коры, остается лишь молиться слоновьему богу, чтобы обошлось. Случилось бы здесь поблизости дерево с крепким суком, расположенным на трехметровой высоте и к тому же еще — параллельно земле, сулейман и сам бы освободился от неудобного и опасного покрова, потершись об эту ветку, как спокон веку трутся слоны о стволы, когда зуд делается нестерпимым. Сейчас, когда снег повалил вдвое обильней и гуще, дорога — только не надо считать, будто одно стало следствием другого,— пошла вверх так круто, словно ей надоело тащиться по земле и захотелось взмыть под небеса, пусть хоть на самый нижний их уровень. Но ведь и крылышкам колибри не стоит и мечтать о том, как подхватывает бешенство ветра могучий размах буревестниковых крыл или как величественно-плавно парит над долиной золотистый орел. Где родился, говорят, там и сгодился, но все же необходимо брать в расчет возможность того, что впереди явятся нам важные исключения из этого правила, как и произошло с сулейманом, который тоже ведь не для того родился, однако же понял, что ему не остается ничего другого, как самому изобрести какой-нибудь способ справиться с крутым уклоном — вот, например, вытянуть вперед хобот, чтобы сделаться неотличимо похожим на воина, бросающегося в атаку, где ждет его смерть или слава. А вокруг все — снег и одиночество. Но под этой белизной, скажет человек, знающий этот край, таится пейзаж красоты необыкновенной. Но никто так не скажет, а мы, здесь находящиеся,— меньше, чем никто. Снег сожрал долины, скрыл зелень, а если есть здесь поблизости обитаемые дома, они почти не видны, струйка дыма из печной трубы — единственный признак жизни, и кто-то там внутри поднес горящую лучинку к кучке влажного валежника и за дверью, снаружи заваленной практически наглухо, ждет помощи от сенбернара с фляжкой коньяка на ошейнике. Подъем меж тем почти незаметно прекратился, сулейман смог выровнять дыхание, сменить на спокойный шаг прежние чрезвычайные усилия. Завеса метели немного раздернулась и позволила более или менее отчетливо различить впереди триста — четыреста метров дороги, словно мир, опомнившись наконец, решил восстановить потерянную метеорологическую нормальность. Может, и в самом деле таково его намерение, но что-то ненормальное должно было произойти здесь, чтобы образовалось это скопище людей, лошадей, повозок, будто отыскавших себе подходящее место для пикника. Фриц заставил слона прибавить шагу и вскоре увидел, что он — со своими, с караваном, что не потребовало особой проницательности, ибо, как мы знаем, в австрии — один эрцгерцог, этот вот, другого нет. Он слез с сулеймана, и на вопрос, заданный им первому же попавшемуся навстречу человеку: Что стряслось, тотчас получил ответ: У кареты его высочества ось полетела. Какое несчастье, воскликнул погонщик. Да нет, плотник-тележник-каретник со своими помощниками уже ставит новую, часа не пройдет, как будем готовы продолжить движение. А где взяли-то. Что где взяли. Новую ось. Ты много знаешь о слонах, а не можешь додуматься, что никто не тронется в путь, не прихватив с собой запасных частей. А их высочества не пострадали в дорожном происшествии. Не пострадали, хотя перепугались порядком, когда карета завалилась набок. И где же они теперь. Пересели в другую карету, вон там, впереди. Скоро стемнеет. Когда столько снега, дорогу видно, никто не заблудится, ответствовал кирасирский сержант — именно он был собеседником фрица. И оказался прав, потому что в ту же минуту подъехал воз, груженный фуражом, и подъехал как нельзя более вовремя, ибо слон, после того как взволок четырехтонную свою тушу по кручам, должен был восстановить силы. В мгновение ока фриц развязал два мешка, и, глазом моргнуть не успеешь, сулейман уже с жадностью поглощал их содержимое. Вскоре появились кирасиры, двигавшиеся в хвосте колонны, и с ними — последняя карета, влекомая насквозь промерзшими, заморенными от тяжких многомильных усилий лошадьми, счастливыми, впрочем, что присоединились к главным силам. По здравом размышлении следует увидеть в происшествии с эрцгерцогской каретой истинный перст божий. Как гласит народная — ее сколько ни хвали, все будет мало — мудрость, в очередной раз подтвержденная наглядно, не было бы счастья, да несчастье помогло. Когда ось наконец заменили, когда опробовали и убедились, что все сделано на совесть, чета эрцгерцогов вернулась в уют своего экипажа, а перестроившийся караван снова тронулся в путь, после того как все члены его, как военные, так и нет, получили совершенно недвусмысленный приказ защищать физическую его плотность, а верней сказать — сплоченность, любой ценой, то есть не сметь разбредаться, как давеча, когда только особенной милостью фортуны обошлось без самых пагубных последствий. Была уже глубокая ночь, когда караван вошел в больцано.