Через пару минут он произнес, не открывая глаз:

– А если предположить, что смертный грех должен быть чем-то особенным, чем-то более оригинальным и значительным, чем уловки, подлости, мелкие преступления, которыми полна жизнь каждого из нас?

– Это серьезный поступок против Закона Божьего, он может обречь душу на вечные муки. И это требует полного понимания и осознания. Все это записано в церковных книгах. Любой католик может это объяснить.

– Наверняка это какое-то зло, если это слово хоть что-то значит… для вас. Если вы верите в существование зла.

Корделия подумала о монастырской часовне, о судорожно мерцающих свечах на алтаре и вспомнила, как склоняла голову, покрытую кружевом, стоя среди бормочущих конформистов. «И избави нас от лукавого». Шесть лет она повторяла эти слова не реже двух раз в день, прежде чем задалась вопросом, от чего же она хотела избавиться. Понять это ей удалось, только когда она взялась за свое первое дело после смерти Берни. Она еще помнила, как во сне ее охватывал ужас, хотя сама и не видела труп: длинная вытянутая шея, искаженное мальчишеское лицо, свисающее из петли, дергающиеся ноги над полом. Только увидев лицо его убийцы, она наконец поняла, что такое зло.

– Да. Я верю в существование зла.

– Значит, Кларисса когда-то совершила нечто такое, что можно назвать злом. Не знаю, сочли бы достопочтенные сестры это смертным грехом. Однако она понимала и сознавала то, что сделала. И у меня такое чувство, что для Клариссы это действительно был смертный грех.

Она промолчала, не собираясь облегчать ему задачу. Но в ее молчании не было натянутости. Она знала, что он продолжит.

– Это произошло в июле 1980 года, когда ставили «Макбет». Толли – мисс Толгарт – за четыре года до этого родила внебрачную дочь. Особой тайны из этого не делалось: большинство людей в окружении Клариссы знали о существовании Викки. Она была милым ребенком – с серьезным лицом, неразговорчивая, умная, насколько может быть умным ребенок в таком возрасте. Иногда, довольно редко, Толли брала ее с собой в театр, но, как правило, старалась не смешивать личную жизнь и работу и нанимала няню, которая присматривала за Викки в ее отсутствие. Должно быть, ей было удобно работать по вечерам. Денег у отца она не брала. Думаю, она была слишком привязана к Викки, чтобы позволить ему заплатить хотя бы за ее еду. Это случилось за два дня до того, как Кларисса впервые вышла на сцену в «Макбете». Кларисса была в театре на генеральной репетиции, а за Викки присматривала няня. Девочка улизнула от нее на улице и играла в грязи за припаркованным грузовиком. Классическая трагедия. Водитель не заметил ее и сдал назад. Травмы были страшные. Ее тут же отвезли в больницу, прооперировали, мы думали, все обошлось. Но в день премьеры «Макбета», в девять сорок пять, позвонили из больницы, сказали, что ей стало хуже, и попросили Толли немедленно приехать. На звонок ответила Кларисса. Она только что сошла со сцены, чтобы переодеться перед третьим актом, и пришла в ярость при мысли о том, что в такой момент может лишиться костюмерши. Выслушав звонившего, она повесила трубку, а потом сказала Толли, что ее ждут в больнице, но можно не спешить, она вполне может прийти после спектакля. Толли захотела перезвонить, но она не позволила. А вскоре после окончания спектакля из больницы позвонили снова и сообщили, что девочка умерла.

– Откуда вам это известно?

– Я связался с больницей и поинтересовался, что они хотели сообщить в первый раз. Когда звонил телефон, я находился в гримерной Клариссы. Можно сказать, тогда я был в привилегированном положении. Но меня не оказалось рядом, когда Кларисса запретила Толли поехать в больницу. Я не допустил бы такого – во всяком случае, смею на это надеяться, – зато я сидел там, когда позвонили во второй раз. Потом я вернулся на свое место. Когда спектакль закончился, я отправился за кулисы, чтобы отвезти Клариссу на ужин. Толли была еще там. А через пятнадцать минут из больницы позвонили и сообщили, что девочка умерла.

– Вы лишились привилегированного положения, когда узнали, что именно произошло?

– Пожалуй, я расскажу вам, как все было. Правда весьма горька. Она стала моей любовницей по двум причинам: во-первых, потому что у меня имелась репутация в театральном сообществе, а для Клариссы власть всегда была афродизиаком. А во-вторых, потому что она вообразила, что еженедельный секс со мной обеспечит ей хорошие рецензии. Как только она поняла, что ошиблась – как и большинство мужчин, я способен на предательство, только не на такое предательство, – с привилегиями было покончено. Не все услуги целесообразно оплачивать заранее.

– Почему вы рассказываете мне все это?

– Потому что вы мне нравитесь. Потому что я не хочу испортить себе выходные, наблюдая, как она очаровывает очередную особу, к которой я проникся уважением. Должен признать, что от нее исходит некий шарм, и я не хочу, чтобы вы вели себя как остальные. Я подозреваю, что вам не чужд тот божественно прекрасный здравый смысл, который не позволяет поддаваться на льстивые уловки самовлюбленного человека, как сексуальные, так и все прочие, но разве я могу быть уверен? Поэтому я совершаю очередной акт предательства, чтобы усилить ваши позиции перед лицом искушения.

– Кто был отцом ребенка?

– Никто не знает, за исключением Толли, надо полагать, а она не говорит. Вопрос в том, кого считала отцом Кларисса.

Корделия посмотрела на него.

– Не ее супруг?

– Бедный одержимый Лессинг? Наверное, такая вероятность есть, но я очень сомневаюсь. Они с Клариссой были женаты всего год. Судя по всему, она успела превратить его жизнь в ад, но он едва ли избрал бы такой способ мщения. Я полагаю, отцом девочки был Вилль. Его требования к женщине просты: миловидная, страстная и не из актрис. Говорят, он превращается в импотента в присутствии дамы, имеющей карточку профсоюза театральных актеров. Хотя, возможно, для него это единственный способ не смешивать работу и личную жизнь.

– Это мужчина, который руководит постановкой Уэбстера? Который сейчас находится здесь? Думаете, Кларисса его любила?

– Мне неизвестно, что Кларисса подразумевает под этим словом. Возможно, она хотела заполучить его исключительно для того, чтобы доказать, что ей это по силам. Одно я знаю наверняка: если он тогда не пал к ее ногам, она не забыла бы так легко о его интрижке с ее костюмершей.

– А зачем, как вам кажется, он здесь? Он известен. Ему не обязательно возиться с любительской постановкой за пределами Лондона.

– А зачем здесь все мы? Быть может, он разглядел в острове потенциал театрального Глайндборна и понадеялся, что он скоро станет всемирно известным центром экспериментальной драмы. Быть может, таким образом он просто хочет застолбить за собой место. В конце концов, сейчас он не особенно востребован. Им восхищались в былые дни, но сейчас ему на пятки наступают молодые ловкачи. А если Эмброуз решит раскошелиться, то из фестиваля на Корси, возможно, и выйдет толк. Не в коммерческом плане, разумеется. Театр, вмещающий сотню зрителей, вряд ли принесет большую прибыль, тем более что в вечер премьеры гроза может отрезать его от цивилизации. Однако он нашел бы где развернуться, если бы избавился от Клариссы.