«Вот и все! Закончилось мое путешествие!» - подумал я.

Я даже не сразу сообразил, что за сообщение для прессы нашли в моем кармане. Вспомнил только после того, как таможенники показали его мне. Незадолго до отъезда в Париж я побывал на очередной конференции Партии трудящихся, где распространялось обращение, в котором выражался протест против того, что советское посольство в Париже не открыло визы французскому троцкисту Жан-Жаку Мари и эмигранту, советскому диссиденту левых убеждений, фамилию забыл, и те не смогли приехать на конференцию. Я сунул листок с этим обращением себе в карман, и он так и лежал в моем кармане, пока его там не обнаружили таможенники. Я ругал себя за безалаберность, и даже не хотел думать, что будет, когда сотрудники таможни найдут в моей сумке газеты «Черное знамя», «Призрак коммунизма», «Рабочая борьба».

Меня завели в почти пустое просторное помещение, где сидел еще какой-то таможенный чин, и попросили раздеться. Я разделся, мои вещи прощупали, меня осмотрели.

- Одевайтесь, и покажите, что в сумке.

Я начал было с мрачными предчувствиями выкладывать содержимое сумки, как локомотив дал свисток.

- Поезд отходит. Ладно, отпускай его, - сказал таможенный чин усатому.

Я наспех засунул все обратно в сумку, накинул плащ и побежал к своему вагону. Не успел я запрыгнуть в тамбур, как поезд тронулся.

- А мы уж думали, что больше вас не увидим, - сказал моя соседка по купе, пожилая женщина, которая ехала в Берлин с внучкой, чтобы навестить дочь и зятя-офицера.

- А что они у вас нашли в кармане-то? – начала любопытствовать она.

- Да ничего, просто бумагу с пресс-конференции. Как только разобрались – сразу и отпустили.

- А… – я ее разочаровал.

На польско-немецкой границе ее самой пришлось столкнуться с проблемами. Разрешалось провозить с собой только две бутылки водки, а она везла десять! И еще обманула вежливого немецкого пограничника в очках – сказала, что везет «только одну бутылочку». Немец попросил ее показать багаж.

- Ай, ай, ай! Разве здесь «одна бутылЁчка»?! - немец покачал головой, когда женщина, красная как помидор, раскрыла чемодан. - Такая взрослая женщина, обманывать нехорошо. Будете платить штраф в дойчемарках.

- Да вы что!!! – моя соседка подпрыгнула как ужаленная. – Простите меня, ради Бога! Я для сослуживцев зятя, для офицеров везу. В часть. Он, зять, в Германии, в Потсдаме служит, майор. Вот с внучкой едем – к маме с папой. А вы угощайтесь, возьмите бутылочку, водка наша, русская. Сами, может, выпьете или подарите кому…

Немец заулыбался.

- Больше так ни-ни! – сказал он и козырнул на прощание.

После такого конфуза до Берлина дама ехала молча.

В Берлине мне нужно было провести целый день. Вначале я зарезервировал место до Парижа на Зообанхоффе, а потом пошел в центр Западного Берлина. И вот увидел бомжа, дрочащего, глядя на Патрисию Каас. Я тогда и не догадывался, что пройдет девять лет, и я буду мучить Каас вопросами о футболе. Она приехала с концертом в Петербург, и мы питерские музыкальные журналисты, решили поиздеваться над этой вечной невестой: перед пресс-конференцией договорились задавать ей вопросы не о ее творчестве, а о футболе и футболистах: «Следили ли вы за чемпионатом мира по футболу?», «Что вы испытали, когда сборная Франции завоевала чемпионский титул?», «Знакомы ли вы лично с футболистами?», «Как вы думаете, Зидан хороший любовник?», «Почему бы вам не выйти замуж за футболиста?». Продюсер Каас был шоке! Он махал руками, делая знаки ведущей, чтобы она передала микрофон в другой конец зала. Сама Патрисия тоже была в недоумении. Если бы знала, какое впечатление в юные годы она производила на бездомных шизофреников Западного Берлина!

В середине дня меня приспичило сходить по малой нужде. Делать это на улице я не хотел – неудобно. Из иностранной валюты у меня были только французские франки – 1800 франков стофанковыми купюрами. Менять их я не хотел, а туалеты платные. Я подумал, что советская мелочь - хороший сувенир для немцев, и вошел в один из туалетов. Вслед за мной вошел охранник в косухе, темноволосый, похожий на итальянца. Он что-что спросил меня по-немецки, но я и так понял, что просит заплатить за посещение.

- Их нихт хабе дойчемарк. Их хабе французишен франк, - сказал я, достал из кармана несколько монет по десять и пятнадцать копеек и протянул парню: Даст ист сувенир фюр дих.

Он состроил недовольное лицо и указал мне на дверь, но монеты взял. Я подумал: «Неужели ему жалко, если кто-то сольет бесплатно? Ведь кто он сам, если сидит на страже сортира? Явно он не из тех, кто преуспел в этой жизни».

Восточный Берлин тогда напоминал наши города в середине 90-х, на Александр платц образовался огромный рынок, везде продавали кассеты, плееры, было много молодежи бунтарского вида в косухах.

Чтобы убить время я катался на верхнем метро, благо, имея транзитный билет, мне не надо было платить за проезд. На какой-то станции со мной попытался заговорить усатый мужик средних лет, он был пьян, сидел на скамеечке, ожидая поезда. Я сказал, что плохо понимаю по-немецки, что я из России.

- А руссиш! – пробурчал он и протянул мне бутылку шнапса. Было холодно, а я целый день шлялся под открытом небом, продрог, поэтому я с удовольствием сделал глоток, и этого хватило, чтобы я немного опьянел. Мужик протянул мне ГДРовский пфенинг и как-то сокрушенно произнес: «ДДР – капут!»

Вечером я наконец сел в поезд до Парижа, в сидячее купе. Моими соседями оказались американская девица - бесформенная, коротко стриженная, в очках, пожилая немка, французская молодая пара и рыхлая немка средних лет то ли и с дочкой, то ли с внучкой.

Со мной попыталась заговорить пожилая немка. Она была из ГДР и немного знала русский. Она рассказала, что после объединения жизнь в бывшей ГДР стала хуже, заводы не работают. Я ей, как мог, вставляя немецкие слова, рассказал ей о ситуации в Советском Союзе, о талонах, карточках. Наш разговор слушала немецкая дама, которая ехала с девочкой. Она была из Кельна. Пожилая немка вышла часа через два, на территории бывшей ГДР.

Потом со мной попыталась заговорить американка, которая до этого слушала плеер. Видимо, устала слушать. Она сказала, что она студентка, что едет во Францию учить французский, и что сама она из какой-то американской дыры, название которой я забыл.

Она была дружелюбна, и я подарил ей значок с ленинским профилем.

- О, сенкью! Ит из бьютифол!

Я был уверен, что она знает, кто на значке. Но нет. Она не знала.

- Ху из?

- Ленин, - в моей интонации было сплошное удивление вопросом.

- Ху из Ленин? – спросила американка, и тут я понял, что разговоры самодостаточности американцев не лишены основания.

- Ленин – из рашн Джордж Вашингтон. Айдестенд?

- Ес, - заулыбалась американка.

Выходя в Кельне, та женщина, что ехала из Берлина с девочкой, оставила для нас на столе бутерброды.