Эти два маленьких бесенка вновь поймали меня в свои сети — и шести лет разлуки как не бывало, мои шестнадцать лет подростка-переростка вновь смешались с их тринадцатью годами маленьких сорванцов. «Я грязный как сапожник», — произнес я, и все стало на свои места — моя краснота и смущение улетучились, впрочем, как и апноэ. «Давай тебя вымоем», — предложила Камилла. «Да не доставай ты его!» — возмущенно воскликнул Лео, и она ему в ответ: «Не хочешь, тогда займись его великом», а он мне: «Иногда у нее просто башку сносит!», и она мне: «Идешь ты, блин, или нет!» Я впервые слышал, как они спорят, по крайней мере, не соглашаются друг с другом, да к тому же еще и ругаются. Я вновь погружался в их мир, заранее чувствуя себя потерянным и ошеломленным, — неужели они взаправду ссорятся и каждый пытается перетянуть меня на свою сторону? И откуда у этих вежливых деток появилась такая манера выражаться, что это за игра такая?

«Что это у вас за новая манера выражаться? — поинтересовался я. — Или вы только что это придумали? — и добавил: — Да вылезайте оттуда, в конце концов». Они вылезли из сарая, испачкавшись не меньше моего, все в пыли, в паутине и еще черт знает в чем. «Мы хотели, чтобы ты снова стал нашим беби-ситтером», — сказала Камилла. «Это точно, Раф, она этого хочет», — подтвердил Лео. Эти двое убивали меня. «А как же, а как же!» — воскликнул я, будучи уверенным, что они смеются надо мною, над нами, над нашей дружбой, над тем далеким временем, когда они были еще столь наивны, что согласились на такого защитника, как я. Они — великие путешественники, и я бедный неотесанный паренек, который никогда не вырывался из своего заштатного городка, — «а как же, а как же!», — нужно было показать, что я подхватываю их шутку, и раз они смеются, я тоже смеюсь, особенно над ними, «а как же, а как же!» — на каждого мудреца хватает простоты. Однако они не смеялись, а молча смотрели на меня с напряженным или, скорее, загадочным видом; и вдруг я бросил свой велик, перестав шлепать ладонью по колесу, меня пробирала дрожь. «Мы так долго…» — начал я, но тут же Камилла, увидев, что я наконец дрогнул, заявила: «Ну что, поцелуемся?»

Она очень робко произнесла этот вопрос, но в ее голосе я услышал тысячу оттенков, тонких, сложных, молниеносно взмывающих вверх, со всей стремительностью падающих вниз; три слова, коротенькая фраза, а мой разум словно наполнился звуками фуги, весь мир перевернулся, от унылого полуденного часа, когда я остервенело возился со своим драндулетом на пустынном дворе, меня отделял уже не один световой год, а ночью я лежал с открытыми глазами, без устали повторяя три слова: «Ну что, поцелуемся?», стараясь навсегда сохранить в памяти неповторимую мелодию немудреной фразы. Я не замечал за собой особого интереса к музыке, слушая, в основном, диски, что покупал Поль, но музыка в целом не трогала меня.

Вообще-то, меня почти ничего особо не трогало, я сейчас хорошо это понимаю, но тогда, со стороны, никто не замечал пофигизм спокойного молчаливого паренька. Поль нашел слово, которым другие объясняли мое поведение: «Это сдержанный парень, и всё». Ну, сдержанный, так сдержанный. Так или иначе, я не отдавался всей душой музыке, тем более той, что иногда слушал в доме Дефонтенов, особенно Баха — вот почему я сослался на фугу!

Господин Дефонтен пытался объяснить мне, почему он любит эту музыку, а поскольку он был хорошим учителем (преподавателем математики), то даже научил меня играть на его фортепиано несколько тактов токкаты BWV 911, которые я никогда не забуду, однако что-то мешало мне проникнуться этой мелодией. И вот ночью, после встречи с Лео и Камиллой, ворочаясь в постели, охваченный жаром нахлынувших на меня чувств, я вдруг услышал обрывки токкаты я слышал их, забывшись в тяжелом сне, пытаясь уловить среди беспорядочных нот триоль Камиллы и осознавая, что с утренним пробуждением всё это испарится.

«Поцелуемся», — тихо прошептал я. Мы еще какое-то время были немного скованы, но самое сложное осталось позади, и мы могли вернуться к простым вопросам: в каком ты классе сейчас, а вы в каком, а какие будут у вас учителя, ах, этот, я его знаю, правда, он классный? Ну и в таком же духе. Вдруг Лео неожиданно произнес: «Вообще-то мы пришли сообщить тебе, что с нами приехал наш отец».

Вот как? Их отец, Бернар Дефонтен?

«Да, на этот раз он сам привез нас сюда», — сказала Камилла. «С личным шофером?» — спросил я, окунаясь в их мир, где родители передвигаются на служебном автомобиле с шофером и завозят своих детей в школу по дороге в аэропорт. Но на этот раз, насколько я понял, отец Лео и Камиллы сам привез их на собственной машине, чтобы немного побыть с ними. Я в ответ лишь покачал головой, для меня это было непостижимо: отец, который находит свободное время для общения со своими детьми лишь в машине в промежутке между двумя авиарейсами. Но это было совершенно естественно для того мира, в котором жили Лео и Камилла. «И потом, бабушка и дедушка не любят, когда он приезжает с шофером, из-за соседей». Из-за соседей?! Ах, ну да, понятно! «Нет-нет, тебя это не касается, — поспешила добавить Камилла, — но ты же знаешь, какие наши родители». Мне начинала казаться странной их болтовня, раньше, когда им было по семь лет, они так подробно не распространялись о своей семье, и почему они так стараются мне объяснить, что их отец здесь?

«Вообще-то, — сказал Лео, — бабушка и дедушка хотят, чтобы ты пришел к нам». — «Вообще-то, они приглашают тебя на ужин», — продолжила Камилла. — «С твоей матерью, вообще-то», — добавил Лео.

Я никак не мог вникнуть в то, что они говорили, шокированный этим «вообще-то». Они, наверное, выучили это словечко совсем недавно, не понимая, что французский за время их отсутствия немного изменился. Обладая гибким умом и незаурядными способностями, они на лету схватывали в каждой стране, в которую попадали, новые выражения и словечки, но иногда перебарщивали, повторяя их при каждом удобном случае — такой была их манера адаптироваться к новой жизни, вообще-то.

Мы сидели на траве нашего дворика, еще теплой под лучами полуденного солнца, но я чувствовал, как постепенно рассеивается тепло, и треугольная тень от сарайчика, неумолимо приближаясь, вот-вот коснется нас, а моя мать вернется из мэрии. У меня не было желания вслушиваться в последние слова близнецов. Мне казалось, что с того момента, как они неожиданно появились передо мной, прошла не пара часов, а несколько бессонных ночей. Я бы хотел, как и раньше, наслаждаться с ними покоем, но меня ждали другие события, к которым я не был готов.

«Тебя это достает», — вздохнул Лео. «Нас это тоже достает», — подхватила Камилла. «Меня это не достает, но я не знаю, сможет ли моя мать…» — но я так и не закончил фразу, внезапно охваченный ужасом. Моя мать, в доме Дефонтенов, с господином Бернаром Дефонтеном, генеральным директором компании? «Бабушка говорит, что они хорошо знают друг друга», — сказала Камилла. «Кто?» — «Твоя мать и Бернар, они знают друг друга с детства, ну, как мы с тобой». — «Бернар, наш отец», — уточнил Лео.

Их вежливость, невероятная деликатность, тонкое восприятие мира опьяняли меня. Во мне словно включился чрезвычайно хрупкий механизм, о котором давным-давно забыли. И я злился на них из-за какофонии, от которой гудела моя голова. Я жалел о прерванном общении с моим молчаливым двухколесным другом, я мечтал перепачкаться в смазке с головы до ног. Вернуться назад, к тем минутам, пока они еще не появились, вновь окунуться в растворяющую мысли жару последних дней летних каникул. Или увидеть Поля на новеньком синем мотороллере, а потом удрать с ним из города и лететь по проселочным дорогам, чтобы ветер в ушах свистел.