Рядом со столом секретарши стоял ящик с инструментами. Как можно тише Паоло открыл этот ящик и вытащил из него гаечный ключ. Руки у него дрожали. Сдерживая дыхание и сжимая в руках гаечный ключ, словно биту, он прокрался к офису Майкла, а затем с жуткими криками (скорее, от страха, чем от храбрости) рывком распахнул дверь и включил свет.

На столе на четвереньках стояла Джинджер, блузка которой была задрана почти до шеи, а брюки спущены до колен. А за ней стоял тот, кто должен был сейчас находиться у себя дома, в кругу семьи, — его брат Майкл собственной персоной.

Джинджер побила олимпийский рекорд по скорости, с которой она надела одежду и выбежала из офиса. Когда братья остались вдвоем, Паоло изо всех сил хлестнул Майкла по лицу. Он был совершенно вне себя от ярости и даже забыл, что раньше, во время юношеских драк, Майкл всегда его побеждал. Но сейчас он был настолько разъярен, что даже не думал о том, что брат может дать сдачи. На него нахлынула слепая ярость. У него возникло такое чувство, будто здесь, на его глазах, только что было унижено и подвергнуто оскорблению нечто самое ценное, что есть в жизни, или, вернее, то, что в ней есть бесценного.

— Идиот! — напустился он на Майкла. — Я тебе больше не верю! У тебя в жизни все так хорошо сложилось, а ты пустил все под откос!

Лицо Майкла искривилось в горькой усмешке. На небритой щеке выступил красный след от пощечины.

— Что ты знаешь о жизни? — сквозь зубы процедил он.

Паоло собрался было снова ударить его по щеке, но Майкл с легкостью парировал его удар.

— Что я знаю о жизни? — запальчиво переспросил Паоло, отбиваясь от брата. — То, что мы сейчас не дома у родителей, и тебе пора бы несколько остепениться! Ты ведь сам стал отцом!

— Ты просто не знаешь, до чего сильно они меняются. Я имею в виду женщин. После рождения ребенка они меняются кардинально. Ты этого еще не понимаешь.

Паоло не стал вникать в его аргументы. Майкл пытается все усложнить. А ведь дело было совсем не сложным.

— Разумеется, они меняются! — сказал он. — И ты перестаешь быть центром их вселенной. Так и должно быть в жизни.

— Тебе хорошо говорить! — Внезапно Майкл как будто разозлился. Он сжал кулаки и угрожающе двинулся на брата. — Бессонные ночи — день за днем, месяц за месяцем, — это еще полбеды, и с этим я могу смириться. И это перманентное состояние абсолютной измотанности — и с этим я могу смириться.

— Как великодушно с твоей стороны! — съязвил Паоло.

— Я даже могу пережить, что Наоко утратила интерес к сексу! — продолжал Майкл. — Или слишком устает, чтобы о нем думать. Или не чувствует ко мне влечения. Или что угодно в этом духе. Все это я могу перебороть и преодолеть.

— Майкл, — сказал Паоло более спокойным тоном. — У тебя прекрасный маленький ребенок. Хотя бы на некоторое время перестань думать о себе.

Когда братья были совсем молодыми, Паоло восхищался той легкостью, с какой Майкл относился к женщинам. Он восхищался тем, как женщины висли на нем гроздьями, как легко в него влюблялись и как он всегда выходил сухим из воды. Потом эта легкость куда-то исчезла. Паоло надеялся, что с появлением Наоко — столь не похожей на тех многочисленных блондинок, с которыми Майкл имел дело в Эссексе, — тот угомонится. Но, как оказалось, эти надежды тщетны.

— Когда у женщины появляется ребенок, — продолжал Майкл, тоже несколько успокоившись, — все меняется. Ты перестаешь для нее значить столько, сколько значил прежде. И в ее сердце ты занимаешь гораздо меньше места.

— Все равно у тебя замечательная семья, — не слушал никаких доводов Паоло. — Неужели ты хочешь ее разрушить? Ты этого хочешь? Ты хочешь, чтобы Хлоя росла без отца? Как все эти маленькие бедолаги, которых так много в округе?

Майкл энергично потряс головой.

— По-твоему, все так просто, Паоло? По-твоему, главное в жизни — иметь работу, женщину, дом, а потом ребенка? И с этим можно жить счастливо до скончания веков?

— А чего тебе еще надо? Ты и так должен быть благодарен судьбе и считать себя счастливчиком!

— Ради бога, не читай мне нотаций, ты, добродетельный болван! Я люблю свою дочь и люблю жену. Причем люблю их настолько, насколько вообще способен любить других людей.

— Какая у тебя странная манера это доказывать.

— Но ребенок не может полностью заполнить твой мир! По крайней мере, если ты мужчина. Ребенок — это соперник! Но соперник, с которым ты не можешь конкурировать ни при каких обстоятельствах. — Майкл взял из рук Паоло гаечный ключ и аккуратно положил его на стол. — Она нашла себе существо, гораздо более достойное любви, чем я. Нашу дочь. И что в таком случае остается делать мне?

— Идти домой, Майкл. И благодарить бога за все его благодеяния.

— Когда у женщины появляется ребенок, она меняется. Я не знаю, как тебе это объяснить. — Майкл грустно улыбался. — Это можно сравнить разве что с тем, что она полюбила другого мужчину.

— Мое бедное дитя, — с сожалением произнесла мать Меган, приглашая младшую дочь войти в свою квартиру. — Я знаю, что эту гадкую вещь из тебя скоро выбросят.

Каблуки и полный макияж, подумала Меган, глядя, как Оливия цокает по паркетному полу. Даже дома в одиночестве она носит каблуки и макияж.

— У нас у всех случаются такие маленькие неприятности, — продолжала Оливия. — Мне тоже надо было соблюдать осторожность, когда мы снимали вторую серию «Викария». И еще задолго до этого… задолго до твоего отца у меня был фотограф, который помогал мне делать портфолио для съемок. — Оливия, которая очень редко дотрагивалась до своих детей, тут погладила Меган по спине, словно проверяя ее состояние. Она все еще красивая, думала про себя Меган. Понятно, почему мужчины оборачиваются ей вслед — хоть на секунду, но оборачиваются. — Но надо тебе сказать, дорогая, что ты выглядишь не так плохо.

— Я решила сохранить ребенка.

— Что?

— Я не собираюсь делать аборт, мама. Я оставлю ребенка.

— Да… то есть… зачем тебе это понадобилось?

Меган пожала плечами. Она не могла рассказать матери о миссис Саммер. И не могла объяснить, что родить этого ребенка, конечно, тяжело, но не рожать его будет еще тяжелее, причем, в неизмеримо большей степени. Как описать ей это ощущение разорванности, опустошенности? Меган села на диван. Приступы тошноты уже прошли, но их место заняла постоянная усталость.

— Я хочу его иметь, и все, — просто объяснила Меган. — Я хочу родить этого ребенка.

— Да… то есть… ты еще слишком молода, чтобы иметь детей!

— Мне двадцать восемь лет, мама! Я уже старше, чем была ты, когда у тебя появилась Кэт.

— Но я была замужем, дорогая! С кольцом на пальце! И все равно — это была ужасная катастрофа.

— У меня никакой катастрофы не будет.

— А где его отец? Он хотя бы в кадре?