подписать [петицию]; потом звонит Мейнард и дает указания печатать «Nation» по образцу «New Statesman»; я согласилась, а Л. нет; затем обед; автомобильная авария; сейчас полдесятого, а телефон не перестает звонить.

11 мая, вторник.

Я могу писать – этот дневник привык к вопиющим издевательствам, – пока жду… Тут меня несколько раз прерывали (с 12:30 до 15:00); мы с Джеральдом Бренаном мучительно долго сочиняли письмо мистеру Голсуорси[395]. Спорить об архиепископе Кентерберийском с Джеком Сквайром в полночь кажется теперь нормальным, но не таким интересным, часто повторяю я, как писать «На маяк» или статью о де Квинси[396]. Думаю, это самообман – думать, что годы спустя подробности происходящего будут кому-то интересны. В конце концов, от войны остались бесплодные воспоминания. Но никогда не знаешь наверняка, а ожидание и писательство снижают тревогу посредством выплескивания на бумагу всех этих бесчисленных деталей и мыслей о них. Сквайр не хочет «вставать на колени». Коленопреклонению место в церкви. Церковь не имеет никакой связи с народом. События складываются так, что работники типографии «Nation» отказываются от статьи Л., в которой он говорит, что забастовка законна и конституционна. Полагаю, это происки загнанного правительства[397]. Мистер Болдуин посетил зоопарк[398]. В середине обеда приехала очаровательная миссис Булли[399], безуспешно посетившая Конуэя[400]. Сент-Лоу подписал петицию, а еще Роза Маколей и Литтон. Сегодня вечером назовут имена, и тогда, возможно, на нас снизойдет тишина. Ральф и Джеральд – наши разведчики. Но телефон разрывается; звонят самые неожиданные люди, например, Брейс и Кан[401]; женщина привезла новый чехол для дивана. Вчера Ральф и Фрэнсис Маршалл попали в аварию[402]. Ей чуть не выбило зубы. Один человек погиб, у другого сломана нога – результат управления поездами без сигналов, усилиями пылких оптимистов-старшекурсников. Приходил Биллинг[403] – он готов напечатать что угодно, ибо все его люди вернулись и нуждаются в работе. Таким образом, поскольку бедняга Макдермотт[404] умер еще в январе, возможно, именно они будут печатать «Nation». Если подумать, почти весь наш шрифт занят, так что делать это у нас точно не вариант. Позвонить ли мне Джеймсу? На мальчика из библиотеки «Days[405]» напали задиры и сбросили его с велосипеда; к счастью, шесть книг [Виолы] Три, за которыми он заезжал, не пострадали. Они продаются вяло. Их редко заказывают. Миссис Картрайт приехала на ржавом велосипеде Фейт[406].

12 мая, среда.

Забастовка окончена (звонят в колокола).

Проблема была улажена примерно в 13:15 – вернее, в это время в радиоэфире прозвучало сообщение. В час дня я была на Тоттенхэм-Корт-роуд и услышала, как в мегафон «Bartholomew & Fletcher[407]» объявили, что лидеры БКТ[408] находятся на Даунинг-стрит. Придя домой, я обнаружила, что ни Л., ни Нелли этого не слышали; через 5 минут то же самое объявили по радио. Нам велели быть наготове и ждать важных новостей. Потом заиграло фортепиано. Затем диктор невероятно помпезно и мрачно, произнося по слову в минуту, зачитал: «Сообщение с Даунинг-стрит 10. Лидеры БКТ согласились прекратить забастовку». Л. немедленно бросился звонить в офис; Нелли – сообщить клерку Притчарда, а я – миссис Картрайт (однако Нелли меня опередила); потом мы закончили обед; я позвонила Клайву – он предложил нам выпить вечером. Сегодня утром я видела 5–6 бронеавтомобилей, медленно ехавших по Оксфорд-стрит; в каждом сидели по два солдата в жестяных касках, а третий целился из пушки, словно готовясь стрелять. Но в одной из машин я также заметила полицейского, который курил сигарету. Подобных зрелищ, рискну предположить, я больше никогда не увижу, да и не хотелось бы. У отеля уже (сейчас 14:10) появились рабочие с водосточными трубами. Кроме того, Гризель отвоевала себе право выгуливаться на площади.

13 мая, четверг.

Думаю, при перечитывании дневника я буду пропускать все страницы, посвященные Забастовке. «Ох уж эта скучная старая глава», – скажу я. Волнение по поводу того, что важно, а что нет, всегда недолговечно. И все же сегодня тоска – Л. как и я, угрюм, – ведь забастовка продолжается; ни один железнодорожник не вернулся на работу; теперь мстительность овладела нашими рабочими. Правительство молчит. Видимо, БКТ согласился на условия, которые шахтеры сейчас отвергают. В любом случае на то, чтобы запустить механизм Англии, уйдет неделя. Поезда встали по всей стране. Кажется очевидным, что лейбористов опять обведут вокруг пальца и, возможно, лишат права на забастовки в будущем. Типография «Nation» до сих пор не работает. Короче говоря, напряжение спало, мы все ссоримся, спорим и злословим[409]. Такова человеческая натура, а я не люблю ее, если только она не промаринована искусством. Вчера вечером мы ужинали с бастующими и заглянули к Клайву. Там было много разговоров об искусстве. К нам присоединилась добрая зануда Джанет Воган[410], напомнившая мне Эмму[411]. Я ходила к своей портнихе, мисс Брук, и мне это показалось самых спокойным, дружелюбным и даже приятным занятием. У меня страсть к красивым вещам и предметам, которую я не удовлетворяла с тех пор, как умерла Салли Янг[412]. Это смелый шаг, но теперь я свободна от беспокойства по поводу одежды, ее стоимости и необходимости выставлять себя напоказ на Оксфорд-стрит.

20 мая, четверг.

Жду, когда Л. вернется после шахмат с Роджером; сейчас 23:25. Думаю, нет нужды говорить о Забастовке. После кризиса разум обычно затуманивается, и я понятия не имею, как именно урегулируют ситуацию, если этого еще не произошло.

Теперь нам надо снова взяться за книги. Виола Три и Фил Бейкер терпят неудачу. Виола приходит после ужина и тактично просит дружеского, по ее словам, совета. Виола – жар-птица и в значительной степени актриса, над которой издеваются всякие Уэйли и Марджори, но мне она нравится. У нее огромный эгоизм, чувство собственного величия, которое, как мне кажется, проявляется и телесно. Она оценивает женщин по их бедрам и лодыжкам, словно лошадей. Быстро возвращается к теме своих достоинств и тому, что ей следовало выйти замуж за герцога Ратленда[413]. «Лорд… (его дядя) сказал, что я была женщиной, которую Джон действительно любил. Герцогиня советовала мне: “Влюбитесь в Джона и уведите его от… Во всяком случае, ты хотя бы высокая и красивая…”. Иногда я думаю, что если бы вышла замуж, хотя он никогда не предлагал, то папочка[414] бы не умер. Я бы предотвратила эту операцию, а как бы он полюбил герцога в качестве зятя! Вся его жизнь была сплошным притворством – ну вы понимаете». И вот она уже бежит дальше, в своей лучшей одежде; непринужденная и фамильярная, но в