Согласно традиции, Эдуарда рядом со мной не было. Он наблюдал за происходящим из-за тонкой перегородки, и мои сыновья находились с ним. Мне не было позволено даже видеть Эдуарда, так что я не могла почерпнуть мужества в его ободряющей улыбке. Я вынуждена была все проделать в полном одиночестве, и тысячи чужих людей следили за каждым моим шагом, за каждым движением. Ничто не должно было затмить этот взлет — мое превращение из нетитулованной особы в королеву Англии, из обычной смертной в почти богиню, вторую после Бога. С короной на голове, помазанная священным миром, я на глазах у всех перерождалась в некое новое существо, стоявшее значительно выше простых смертных, всего лишь на одну ступень ниже ангелов, в правительницу, возлюбленную и избранную небесами. Я все ждала, когда же мое тело охватит сладостное возбуждение, связанное с пониманием того, что Господь выбрал меня на роль королевы Англии, но так ничего и не почувствовала — разве что облегчение, когда торжественная церемония завершилась и за ней последовал пышный пир.

Три тысячи знатных лордов с женами уселись вместе со мной за накрытые столы. Каждая перемена состояла из двух десятков различных блюд. Я сняла корону, чтобы можно было есть спокойно, но каждый раз между переменами снова надевала ее. Все это напоминало чрезвычайно длинный, продолжавшийся много часов сложный танец, шаги и фигуры которого нелегко уяснить. Пытаясь хоть немного заслонить меня от любопытных глаз, так и впивавшихся в меня, графиня Шрусбери и графиня Кент опустились на колени и, пока я ела, держали передо мной вуаль. Из вежливости я пробовала каждое блюдо, но по большому счету толком ничего не съела. Тяжеленная корона давила мне на голову, точно проклятие, у меня даже виски заломило. Я понимала, конечно, что вознеслась на самую высокую ступень в государстве, но мечтала только об одном: поскорее оказаться рядом с мужем в собственной постели.

Был даже момент в течение этого нескончаемого вечера — примерно после десятой перемены блюд, — когда я подумала, что совершила ужасную ошибку и была бы куда счастливее, если б вернулась назад в Графтон, не заключая столь честолюбивого брака и не поднимаясь на вершину королевской власти. Но было уже слишком поздно для подобных сожалений, и, хотя я настолько устала, что даже самые изысканные яства казались мне совершенно безвкусными, я по-прежнему должна была улыбаться, снова и снова надевать тяжеленную корону и отсылать самые лучшие кушанья фаворитам короля.

Первое блюдо было отправлено его братьям: Георгу, молодому золотоволосому герцогу Кларенсу, и самому юному из Йорков двенадцатилетнему Ричарду, герцогу Глостеру. Ричард застенчиво улыбнулся мне и втянул голову в плечи, когда я передала ему жареного павлина. Он удивительным образом отличался от своих братьев: маленький, хрупкий, застенчивый и темноволосый, тогда как оба они, и Эдуард и Георг, были высокие, со светлыми, даже чуть рыжеватыми волосами, очень самоуверенные, исполненные понимания собственной значимости. Мне Ричард сразу понравился, и я подумала, что он наверняка станет хорошим товарищем по играм для моих мальчиков, которые были лишь ненамного его младше.

Торжественный обед завершился тем, что я отбыла в свои покои в сопровождении нескольких десятков аристократов и нескольких сотен священнослужителей. Шла я с достоинством, высоко подняв голову, словно ничуть не устала, ничуть не была ошарашена тем, что со мной произошло, но в душе прекрасно понимала, что стала чем-то большим, чем просто смертная женщина: возможно, полубогиней, а может, феей, волшебницей, такой, как моя праматерь Мелюзина, которая родилась богиней, но стала женщиной. Мелюзине ведь пришлось заключить тяжкий договор с людьми, позволявший ей перемещаться из одного мира в другой. Она поступилась собственной свободой и вольной жизнью в водной стихии, обретя человеческие ноги и вместе с ними способность ходить по земле рядом со своим супругом. Мне оставалось лишь гадать, чем же придется поступиться, чтобы стать королевой.

Меня уложили на кровать — эта кровать принадлежала Маргарите Анжуйской — в огромной, полной гулкого эха спальне, и я, натянув до ушей золототканое покрывало, долго ждала, пока Эдуард наконец оторвется от пирующих приятелей и придет ко мне. В спальню он явился с эскортом из полудюжины своих дружков и с целой толпой слуг, которые, согласно обычаю, раздели его, облачили в ночную рубаху и лишь после этого оставили нас одних. Увидев мою перепуганную физиономию и вытаращенные глаза, Эдуард рассмеялся и запер двери спальни.

— Ну вот мы с тобой и стали королем и королевой, — заключил он. — Эту церемонию необходимо было вытерпеть, Елизавета.

Я протянула к нему руки.

— Я готова терпеть, пока ты — это ты, даже если на голове у тебя королевская корона.

Эдуард снял ночную рубаху и бросился в мои объятия. Он был очень хорош — широкоплечий, с гладкой кожей и крепкими мускулами на ногах, животе и спине.

— Я весь твой, — только и сказал муж.

Стоило ему нырнуть в мою холодную постель, я совершенно позабыла о том, что мы с ним только что стали королем и королевой, и в голове у меня не осталось ничего, кроме жажды страстных объятий, жажды его любви.

На следующий день состоялся большой турнир, и представители знати, заранее записавшиеся на участие в нем, один за другим прибывали в Тауэр, облаченные в поистине великолепные костюмы, а их оруженосцы дружно ревели приветственные оды. Мои сыновья вместе со мной сидели в королевской ложе, широко раскрыв рты и изумленно хлопая глазами: никогда прежде они не видели столь пышной церемонии, такого количества пестрых флагов, такого блеска и таких огромных людских толп. Это был первый действительно крупный турнир в их жизни. Мои сестры и невестка Елизавета тоже находились с нами; народ уже вовсю поговаривал, что таких прелестных и изысканных придворных дам Англия никогда еще не знала, так что мой двор уже начинал славиться своей красотой.

Мои бургундские кузены выделялись среди прочих рыцарей своей силой и мощью, их доспехи были самыми модными и элегантными, а их приветственные оды — самыми благозвучными. Но Энтони, мой родной брат, превзошел даже их; все наши придворные дамы по нему прямо-таки с ума сходили. Еще бы! Он с таким изяществом сидел на коне, он пользовался моей любовью и постоянным расположением, он способен был спорить разом с дюжиной противников, а уж в поэзии с ним и вовсе никто не мог сравниться! Энтони просто замечательно описывал южные края, даже о радости повествуя романтично, с легкой ноткой печали, точно человек, переживший трагедию, но все же улыбающийся. Энтони сочинял чудесные строки о несбыточной любви, о надежде, заставляющей мужчин пересекать раскаленные песчаные пустыни, а женщин — плыть за моря в поисках суженого. Ничего удивительного, что в Энтони были влюблены все женщины при дворе. Он улыбался, поднимал цветы, которые дамы бросали к его ногам, и в знак признательности прикладывал руку к сердцу, но ни одну из этих дам ни разу не попросил о большей благосклонности.

— А я знал его, когда он был еще просто моим дядей, — похвастался мой сынишка Томас.

— Наш Энтони сегодня — явный фаворит, — сообщила я отцу, который заглянул в королевскую ложу поцеловать мне руку.