– Гилл, мне пора закругляться. Вообще на меня тут все время орут.

– ОК, старина, держись…

– Постараюсь… Гилл!

– Да?

– Я хочу домой.

– Знаю, старичок. До скорого.

Накануне отъезда в Балтимор Вуди заставил отца пообещать, что вечером они вместе поужинают. За всю неделю он ни минуты не сумел побыть с ним наедине. В семь вечера Вуди вышел из дому и стал ждать. В восемь мачеха вынесла ему газировки и чипсов. Отец вернулся в одиннадцать.

– Вуди? – удивился он, заметив его силуэт в темноте. – Что ты делаешь на улице в такой час?

– Жду тебя. Мы должны были вместе поужинать, забыл?

Отец подошел ближе, свет автоматически включился, и Вуди увидел его багровое от спиртного лицо.

– Прости, парень, я на время не посмотрел.

Вуди пожал плечами и протянул ему конверт:

– Держи, это тебе. Как видишь, в глубине души я знал, что так и будет.

Отец открыл конверт и вытащил из него листок бумаги, на котором было написано: ФИНН.

– Это что такое? – спросил он.

– Твое имя. Возвращаю его тебе. Не хочу больше его носить. Теперь я знаю, кто я.

– И кто ты?

– Гольдман.

Вуди встал и, не говоря больше ни слова, пошел в дом.

– Подожди! – крикнул отец.

– Прощай, Тед, – ответил Вуди, не оборачиваясь.

Вуди вернулся от Финнов-из-Солт-Лейк-Сити хмурый. На поле в школе Рузвельта он объяснил Гиллелю и Скотту:

– Я хотел играть в футбол, чтобы быть как отец, но мой отец – просто скотина, смылся и бросил меня. И я теперь сам не знаю, люблю я футбол или нет.

– Вуд, тебе надо заняться чем-то другим, что тебе нравится.

– Ну-у… а я не знаю, что мне нравится.

– Что тебе в жизни интересно?

– Честно говоря, не знаю.

– Чем ты дальше заниматься хочешь?

– Э-э… хочу делать то же, что и ты.

Гиллель схватил его за плечи и стал трясти как грушу:

– Какая у тебя в жизни мечта, Вуд? Вот когда ты закрываешь глаза и мечтаешь, ты кем себя видишь?

Лицо Вуди расплылось в широчайшей улыбке.

– Я хочу быть звездой футбола!

– Ну так вот!

И они снова зажили жизнью футболистов на поле Рузвельта, откуда их усердно гонял охранник. Они проникали туда каждый день после уроков и по выходным. В дни матчей занимали место на трибунах и бурно болели, а когда игра кончалась, разыгрывали все ее перипетии, покуда снова не прибегал охранник и не прогонял их. Скотту все труднее становилось бегать, даже на короткое расстояние. С тех пор как он чуть не упал в обморок, удирая от охранника, Вуди всегда брал с собой позаимствованную у Скунса широкую тачку, и когда надо было убегать, Скотт тут же прыгал в нее.

– Опять вы? – кричал охранник, в ярости потрясая кулаком. – Вы не имеете права тут находиться! Говорите, как вас зовут! Я вашим родителям позвоню!

– Живо в тачку! – кричал Вуди Скотту, тот с помощью Гиллеля быстро усаживался в нее, и Вуди хватался за ручки.

– Стойте! – кричал старик, труся за ними что есть мочи.

Вуди своими могучими руками вихрем гнал повозку, Гиллель бежал впереди, указывая путь, и они полным ходом катили по Оук-Парку, жители которого уже не удивлялись, завидев странную процессию из трех мальчишек, один из которых, хилый, бледный, но сияющий от счастья, восседал в тачке.

В начале следующего учебного года тетя Анита записала Вуди в футбольный клуб Оук-Парка. Дважды в неделю она заезжала за ним после уроков и отвозила на тренировку. Гиллель всегда ехал с ним и наблюдал за его подвигами с трибуны. Шел 1993 год. До Драмы оставалось одиннадцать лет, но обратный отсчет уже пошел.

9

Однажды вечером, в середине марта 2012 года, я наконец собрался с духом. Кевина не было дома, и я, доставив Дюка, вернулся и снова позвонил в ворота.

– Ты что-то забыл? – спросила Александра по домофону.

– Мне надо с тобой поговорить.

Она открыла и вышла ко мне. Я остался в машине, только опустил боковое стекло.

– Хочу тебя свозить в одно место.

– Что мне сказать Кевину? – только и ответила она.

– Ничего не говори. Или скажи, что хочешь.

Она заперла дом и села на переднее сиденье.

– Куда мы едем? – спросила она.

– Увидишь.

Я выехал на шоссе и повернул на Майами. Смеркалось. Вокруг сияли огнями прибрежные дома. По радио передавали популярные песни. Я почувствовал запах ее духов в салоне машины. Словно десять лет назад, когда мы с ней мотались по всей стране с ее первыми записями и уговаривали разные радиостанции пустить их в эфир. А потом, словно сама судьба играла с нашими сердцами, радио в машине заиграло первую песню Александры, имевшую успех. Я увидел, что по ее щекам текут слезы.

– Помнишь, как мы первый раз услышали эту песню по радио? – спросила она.

– Да.

– Это все ты, Маркус, все благодаря тебе. Это ты заставил меня бороться за мечту.

– Все благодаря тебе самой. И никому больше.

– Ты же знаешь, что это неправда.

Она плакала. Я не знал, что делать. Положил руку ей на колено. Она схватила ее и крепко сжала.

До Коконат-Гроув мы добрались молча. Я свернул на жилые улицы, она не сказала ни слова. Наконец мы оказались перед дядиным домом. Я остановился на обочине и выключил мотор.

– Мы где? – спросила Александра.

– В этом доме закончилась история Гольдманов-из-Балтимора.

– Кто здесь жил, Маркус?

– Дядя Сол. Здесь он прожил последние пять лет жизни.

– Когда… когда он умер?

– В прошлом ноябре. Скоро будет четыре месяца.

– Господи, Маркус. Почему ты мне раньше не сказал?

– Не хотелось об этом говорить.

Мы вышли из машины и уселись перед домом. Мне было хорошо.

– А что твой дядя делал во Флориде? – спросила Александра.

– Он сбежал из Балтимора.

На тихую улицу опустилась ночь. Темнота располагала к откровенности. Я не видел глаз Александры, но знал, что она на меня смотрит.

– Мне уже восемь лет тебя не хватает, Маркус.

– Мне тебя тоже…

– Мне просто хотелось счастья.

– Ты несчастлива с Кевином?

– Мне хотелось быть с ним такой же счастливой, как с тобой.

– А мы с тобой…