которых преследуют за желание эмигрировать или за их борьбу за свои права, поскольку они представляют малые народности». Посетители ее московской квартиры знали куда приходить, потому что читали о Сахаровых в иностранных журналах или слышали упоминание о них на иностранных радиостанциях. Андрей и Елена основали фонд для помощи семьям политзаключенных, активно помогали отдельным людям, таким как Эдуард Кузнецов, осужденный за попытку сбежать за границу с помощью угона самолета, и Виктор Хаустов, заключенный за пересылку дневника Кузнецова за рубеж.

Казалось маловероятным, что Сахаровых могут арестовать. Мировая слава ученого, внесшего свой вклад в развитие военной мощи Советского Союза, давала ему неприкосновенность и защищала от худшего, что мог с ним сделать КГБ. Президент советской Академии Наук заверил своего американского коллегу, что «ни один волос с головы академика Сахарова» не упадет. Тем не менее в разговоре с нами в 1975 году Елена заметила, что это звучит не очень многообещающе, так как ее муж был почти лысым.

Арестовывать Сахарова не стали бы из государственных соображений, но даже в 1975 году делалось все возможное, чтобы изолировать его семью от общества. Зять Ефрем, квалифицированный инженер, был вынужден устроиться лаборантом в полутора часах езды от Москвы. Кроме того, он был избит на улице, и когда заявил о происшествии, то начальник местной милиции майор Левченко ответил, что не может гарантировать безопасность человеку, который каждый день общается с преступниками и сотрудничает с ними.

Следователь КГБ Сыщиков предупредил Елену в том же духе: мол, у нее плохая компания — и просил помнить о том, что у нее есть дети и внук. Телефонная связь Сахаровых с заграницей была прервана, а иностранная почта перестала приходить. Если в конце 1973 года они получили из-за границы 500 поздравлений с Новым годом, то в конце 1974-го — ни одного. К тому же их относительная неприкосновенность не распространялась на близких друзей, двое из которых — Сергей Ковалев и Андрей Твердохлебов — уже были арестованы.

Елена рассказывала, что в России ей нельзя было лечиться: «Один врач сказал, что если он прооперирует меня, его не допустят к защите диссертации… Другая попросила меня выписаться из больницы. Она боялась за мужа и сына. Они не были ужасными люди, они вовсе не плохие. Но страх в нашей стране так силен, что почти каждый серьезно задумывается о том, как любое общение с нами может отразиться на нем».

Иногда приходили конверты с иностранными марками. В таких случаях письмо обычно уже было извлечено, а вместо него лежала, например, картинка с обнаженной женщиной или фотография академика Сахарова с выколотыми глазами. Такие мелкие пакости изобретались, чтобы понервировать их и отнять у них время. Например, иногда их вызывали на почту забрать заказное письмо, а в нем лежала реклама.

Я вернулся домой из Флоренции и 8 октября написал для газеты «Таймс» о том, как живет семья Сахаровых. На следующий день, по счастливому стечению обстоятельств, Андрею была присуждена Нобелевская премия мира. Как я позже узнал, в КГБ сделали вывод, что именно я нарочно устроил награждение еще одного антисоветчика. Нечто похожее я уже слышал в феврале 1972 года на словацком телевидении, когда меня обвинили в том, что я организовал присуждение Нобелевской премии по литературе Солженицыну. К сожалению, ни в том, ни в другом случае обвинения не были обоснованными.

Награждение сразу помогло Сахарову и его делу. Телефонная связь с заграницей была восстановлена, а через несколько недель стали доставлять письма. Но когда он попросил разрешения поехать в Осло на церемонию вручения премии, власти отказали, чем вынудили его диктовать свою речь находящейся в Италии Елене по телефону.

После награждения Сахарова съемочная группа Би-би-си тайно провела в его московской квартире съемку любительской кинокамерой для передачи «Панорама». Он сказал, что в стране более двух тысяч политических заключенных. Но их число может достигать и десяти тысяч. Вероятно, оно где-то в этих пределах, но может быть и больше. Огромное количество людей, продолжал Сахаров, подвергаются преследованию другими способами. Он упомянул, например, ученого Юрия Орлова, который выступил в его защиту и был за это уволен с работы.

Би-би-си показала это интервью 8 декабря, и советские власти пришли в ярость. Они расторгли все контракты с Би-би-си, заключенные ранее с большим трудом, и все остальные отделения компании были готовы вцепиться «Панораме» в глотку. В тот вечер я встретил Елену в Риме. Она собиралась на следующий день лететь в Осло с Нобелевской речью в сумке. Она говорила о том, с какой радостью предвкушает встречу с семьей в Москве, и вместе с тем, как ее страшит возвращение к невыносимой жизни под постоянным давлением.

В их семье было семь человек. Мать Елены, Руфь Боннэр, и ее сын от первого брака Алексей Семенов занимали спальню. Дочь Татьяна с мужем Ефремом Янкелевичем и их сыном Матвеем спали в гостиной, а сами Елена и Андрей — на кухне. Вся их разносторонняя деятельность проходила всего в двух комнатах. У них было право на большую квартиру, но председатель Моссовета Владимир Промыслов не давал разрешения на переезд. И этого самого Промыслова, жаловалась Елена, принимали как почетного гостя во всех крупных городах Запада. Она не понимала, как Запад мог оказывать огромное уважение человеку таких низких принципов, готовому преследовать семью Сахаровых, чтобы угодить КГБ.

Вот такая жизнь была всегда, говорила Елена, — трудная и напряженная. «Я не могу назвать себя самой нелюбящей матерью в мире, но если бы мне сейчас сказали, что моим детям разрешили покинуть Россию, и значит я их никогда больше не увижу, моей первой реакцией было бы чувство облегчения»[41].

На следующий день она уехала в Осло, чтобы к 10 декабря доставить туда речь своего мужа. Мы попрощались в Риме с предчувствием, что снова увидимся нескоро. К тому времени я уже попал в Советском Союзе в черный список и не мог получить визу. «У нас нет ответа на Вашу просьбу о выдаче визы, — сказал мне сотрудник советского посольства в Лондоне. — И вы должны понимать, что отсутствие ответа — тоже ответ».

Сахарову не разрешалось выезжать за границу потому, что он обладал военными секретами. И я мог пред полагать, что Елену обвинят в использовании ее «медицинской» поездки в политических целях. Должно пройти много времени, прежде чем ей снова разрешат выехать за границу. Тем не менее, я собирался поддерживать отношения с ней и ее семьей, всемерно им помогать, и однажды, если повезет, встретиться с