href="ch2.xhtml#id13" class="a">[47]. Я принял этот совет очень близко к сердцу, как аксиому движения за права человека, и настроился создавать советскому правительству как можно больше проблем, пока положение с правами человека в стране не улучшится. Брежнев пошел в наступление. Невзирая на критику, он дал понять, что советское правительство продолжит борьбу с угрозой своей внутренней безопасности, ибо таким был его взгляд на Хельсинкскую группу и распространяемые ею «документы». Он собирался показать Соединенным Штатам и всем, осмелившимся критиковать его, кто в таких делах является главным. К тому же и советский народ должен был знать, что ожидает каждого, кто сойдет с правильного пути. Такова была точка зрения Брежнева. Я считал, что у Запада нет оснований с ней соглашаться.

Это были трудные месяцы, когда коммунизм шел в наступление и свобода казалась русским недосягаемой целью, когда в Белом доме был слабый президент, а в Великобритании у власти стояла лейбористская партия, не имеющая общей позиции по отношению к советскому строю. Среди нас находились люди, которые противостояли ему, но были и те, кто с готовностью шел с ним на компромисс. Были и такие, кто посвятил себя поддержке этого строя и был готов ввести его в Великобритании вместо нашей парламентской демократии. Но часть из нас хваталась за любую возможность добавить головной боли генсеку Брежневу — о чем просил Сахаров, — чтобы воздать ему за страдания, которым подвергали русских реформаторов, и за угрозу, которую его режим представлял для демократических стран.

8. Хельсинкский акт

Основополагающим принципом для правительств Гарольда Вильсона и Вилли Брандта могла стать разрядка, воплощенная в Хельсинском акте — заключительном документе Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ). Его главное достижение — прояснение вопроса по Берлину — было с удовлетворением одобрено Германией. Но многие западные эксперты расценивали это соглашение как ошибку. «Это не только предательство жертв угнетения, но и предательство самих себя», — писал эксперт по Советскому Союзу Эдвард Крэнкшо[48]. Едва президент Форд вернулся из Финляндии после подписания соглашения, как рейтинг его популярности снизился на семь процентов. Рональд Рейган, собиравшийся баллотироваться в президенты в ноябре 1976 года, выразил свои сомнения насчет Хельсинки просто: «Думаю, нам надо выпрямиться во весь рост, посмотреть им (русским — прим. авт.) прямо в глаза и сказать: "Эй, ребята, давайте-ка будем действовать в направлении взаимной выгоды, а не играть в одни ворота’’».

К тому времени многие уже скептически относились к частым заявлениям СССР о приверженности «мирному сосуществованию», сознавая, что разные люди понимают его по-разному. Леонид Брежнев, например, не толковал его как обещание жить самим и давать спокойно жить Западу. Он имел в виду, что хотя низвержение капитализма военным путем больше не предусматривалось, идеологическая борьба, согласно учению Маркса и Ленина, должна продолжаться и не ослабевать до победы. Запад следовало «похоронить» мирно, но все же похоронить.

Договоренности, достигнутые в Хельсинки, являлись продолжением революции и холодной войны, осуществлявшихся теперь другими средствами. Заключительный акт рассматривался Советским Союзом как возможность выиграть «холодную войну» без единого выстрела.

Русские диссиденты и националисты из так называемых «союзных» республик негодовали. Владимир Буковский, сидевший в то время во владимирской тюрьме, резко осудил случившееся. Он заявил, что после подписания соглашения условия содержания политических заключенных ухудшились. Подписи были поставлены, и КГБ больше не считал нужным церемониться.

Условия соглашения были, в основном, в пользу Советского Союза. Например, принцип III провозглашал нерушимость границ государств — участников ОБСЕ. Таким образом, признавались завоевания Советского Союза в годы второй мировой войны. Как должны были смотреть на это народы Прибалтики и Западной Украины, оказавшиеся в положении оккупированных колоний, задворков советской империи? Большинство людей в этих республиках хотели изменить границы Советского Союза. Но в Хельсинки правительства 35 стран показали им, что сделать этого нельзя.

Принцип VI обязывал все государства-участники «воздерживаться от любого вмешательства, прямого или косвенного, индивидуального или коллективного во внутренние или внешние дела» других государств. Советское правительство стало постоянно применять эту формулировку в ответ на все жалобы Запада о деспотической политике СССР. Она превращала в фарс любую попытку применить на практике Декларацию ООН о правах человека. Она стала доказательством полновластия, абсолютного контроля государства над гражданами.

Принцип VII устанавливал, что государства-участники будут «уважать права человека и основные свободы, включая свободу мысли, совести, религии или убеждений, для всех, без различия расы, пола, языка или религии». Советский народ был поражен цинизмом Брежнева, подписавшего обязательство, которое он не собирался выполнять.

Несколько московских диссидентов, создавших Хельсинкскую группу, первыми бросили вызов такому подходу. Возглавил группу известный физик Юрий Орлов. В нее входили Елена Боннэр и бывший генерал Петр Григоренко. Секретарем была Людмила Алексеева. Группа поставила перед собой задачу проверить искренность Кремля, подписавшего Хельсинкский акт 1 августа 1975 года, и даже — если удастся — осуществить его положения. Подобные группы были созданы в Киеве, Ленинграде и в Грузии. Я был одним из первых, кто с помощью Людмилы Алексеевой, эмигрировавшей на Запад в начале 1977 года, был подробно ознакомлен с инициативами Хельсинкской группы и писал об их значении.

Когда мы впервые говорили с Алексеевой после ее отъезда на Запад, она подтвердила первоначальный отзыв Буковского: «Должна сказать, что когда был подписан Хельсинкский акт, нашей первой реакцией было отчаяние. Соглашение показалось нам полным отступлением Запада перед требованиями Кремля о поставке западных технологии и о признании советской империи»[49].

Но затем, вспоминала она, позиция изменилась. Текст соглашения сразу же полностью опубликовали в «Правде» и в «Известиях». Миллионы советских граждан прочитали его и увидели в нем обещание определенных прав. «Они решили, что это действительно может что-то значить». Запад тоже питал большие надежды. «В наши дни нет никаких оснований лишать европейцев права жениться по своему желанию, слушать и читать то, что они хотят, путешествовать за границей когда угодно и где угодно, встречаться, с кем они хотят», — писала «Нью-Йорк таймс» на следующий день после подписания соглашения. Но Советский Союз смотрел на это иначе. На церемонии подписания Хельсинкского акта Брежнев сказал, что никто не должен пытаться из тех или иных соображений внешней политики диктовать другим народам, как им следует решать свои внутренние дела.

Советских грузин, литовцев и евреев интересовал принцип VIII, закреплявший намерение государств-участников «уважать равноправие и право народов распоряжаться своей судьбой». Это должно было означать, если вообще что-то значило, что эти нации имели право на более широкую независимость от Москвы. Соглашение, казалось бы, гарантировало больший диапазон свобод для советских людей,