и изыскивать заклинания против этого колдовства. Когда жена его разрешилась от бремени в день Всех Усопших, он приписал это вмешательству душ, которых он заставил выйти из чистилища при помощи своих подаяний.  Наряду с некоторой грубостью манер, дикими привычками, вульгарной речью, легко переходившей в непристойность и презиравшей приличия даже на польском языке, он обладал непринужденной повествовательной фантазией, чувством прекрасного и даже уменьем выразить его в словах. Иногда он бывал положительно поэтом. При взятии Грана, латинского Стригониума, венгерского города, где крест в течение веков боролся с полумесяцем, он произнес: "Если бы я сжал эту горсть земли, то из неё потекла бы кровь".  И в то же время в нем не было ничего напоминающего мечтателя или идеалиста: мировоззрение очень положительное, очень практичное и жизненное; честолюбие и почти в такой же степени алчность, жажда славы и жажда богатства шли рука об руку в его стремлениях, нередко противореча друг другу. В любви -- странное равновесие между небом и землей, между самым возвышенным сентиментализмом и почти циничным эротизмом. Это была одна из тех страстных, даже среди женщин редких натур, которые приносят свою любовь, всю целиком, отдавая её одной личности нераздельно и навсегда. В 1683 году, когда ему было 54 года, после 20 лет брака, в первом же письме, написанном им на пути в Вену и в то же время на пути к бессмертию, он говорит своей жене, что плохо провел ночь, "как всегда, когда ему приходится спать далеко от неё". В заключение он целует миллион раз "все прелести маленького, восхитительного и обожаемого тела".  Марысенька оставалась для него всегда идолом, предметом неизменного культа, вечного обожания. Я не утверждаю, чтобы это поклонение, столь несвойственное темпераменту мужчины, никогда бы не терпело отклонений. Но я убежден, что они были случайными, очень редкими и совершенно незначительными.  Что касается до самого идола, то я уже набросал его материальный образ и, надеюсь, дал возможность предугадать его внутреннее содержание. У Марысеньки был повелительный, капризный и запальчивый характер. Все это семейные черты. О её сестре, вышедшей замуж за маркиза де-Бетен, мадам де-Севинье, говорите, как о "жалком существе, всегда находящемся во власти сильнейших страстей. К своему мужу, которого любила, маркиза питала неистовую нежность и зверскую ревность. "Фурии не оставили её и в Польше". Застав неверного мужа на месте преступления, она швырнула ему в лицо содержимое ночного сосуда. Этот анекдот рассказан аббатом Шуази, и я оставляю его на его ответственности.  "У меня сердце льва", -- говорила о себе Марысенька, к чему её муж прибавлял следующее толкование: "Вы лучшее существо в мире, когда вы им хотите быть; но вам, как для сена, нужно солнце. Когда же случайно мы не захотим чего-нибудь или заупрямимся на чем-нибудь, то нет возможности сдвинуть вас с места".  Она упрямилась по многим, часто пустячным поводам. Но некоторые её упорства сослужили прекрасную службу судьбе героя. В соединении интересов, которое с самого начала дополняло единение их сердец и предшествовало их браку, она представляла собой волю, нередко мало сознательную по отношению к цели, но всегда решительно, энергично, упорно напряженную. Она была пружиной, по отношению к которой Собесский часто, даже в важных случаях, играл роль только спускаемого курка.  Была ли она в то же время романтичной?  Да, насколько это полагалось прилежной читательнице Д'Юрфе [Оноре д'Юрфэ -- писатель XVII века, автор пасторального романа "Астрея". ("L'Astrée")] и мадемуазель де-Скюдери [Мадлен де Скюдери (фр. Madeleine de Scudéry, 1607--1701) -- французская писательница, представительница прециозной литературы], но без огня и без того, чтобы хоть на одно мгновение принять всерьез или хотя бы понять ту любовную метафизику, в которую она пускалась со своим Сильвaндром или Селадоном [Селадо́н (фр. Céladon) -- герой французского пасторального романа Оноре д'Юрфэ "Астрея" ("L'Astrée"), пастух, изнывающий от любви. Это имя стало нарицательным, использовалось в качестве псевдонима некоторыми писателями и поэтами].  Кокетка ли она? О, да! Сознательная иногда, умная и опасная. Все её воспитание сводилось к искусству нравиться; применять для достижения этой цели природные или приобретенные способности, казалось ей с ранних пор единственным ресурсом в жизни.  В 13 лет образование её в этом отношены было кончено, и она приступила к первым опытам. Когда Собесский представился ей впервые, оказалось, что у него столько соперников, сколько придворных. Все прошли через эту стадию. Двадцать лет спустя Михаил Вишневецкий, унаследовавший престол короля Яна-Казимира и поссорившийся с Собесским, находясь однажды в обществе дам, как будто искал кого-то и, наконец, спросил, что слышно нового о Марысеньке. Ему сказали, что она в Париже.  "Тем хуже, -- отвечал он, -- если бы она была здесь, она помирила бы меня с своим мужем".  "Значит, у вашего высочества осталось очень приятное воспоминание об этой француженке?"  "Еще бы! Я был в нее безумно влюблен!"  Однако в истории, если не считать нескольких эпизодов, которые не имели большого значения и в которых политика играла, по-видимому, большую роль, чем влечение сердца, Марысенька также является героиней единственная романа. Это объясняется очень просто. Нисколько не чувственная и не сентиментальная, крайне нервная, с сильным воображением, Марысенька имела счастье сразу встретить человека, сумевшего в полной мере удовлетворить всем требованиям её физической и духовной натуры. Она разнообразила роман по желанно, пользуясь покорностью любовника; она ухитрялась усложнять первый и мучить второго. Это дало содержание приключению также единственному в своем роде, о котором я и постараюсь рассказать. II.