В 1931 г. Стеллецкий помог созданию Русского культурно-исторического музея в Праге. Он выполнил заставки к каталогу собрания музея, а в экспозицию музея попали несколько портретов солдат Русского экспедиционного корпуса и гуашь «Плоты».

Художник страдал от разлуки с родиной. Причины своего невозвращения он не объяснил, но годы эмиграции переживались тяжело и болезненно. Сохранилось письмо Стеллецкого И. С. Остроухову от 7 октября 1922 г., в котором он с горечью говорил о своей оторванности от России и о желании вернуться в Москву[205]. О своей вынужденной эмиграции он писал следующее: «Южный климат, природа и моя деятельность на чужбине мне далеко не по душе. Я здесь оторван от корней моего дарования, от России, родной и близкой душе своей. Мне не хватает русского воздуха, русских полей и, главное – русских людей. Меня всегда вдохновляла только работа для Русской жизни и Русского дела»[206].

В эмиграции Стеллецкий оставался хранителем русской культуры. Суровые условия существования на чужбине лишь усиливали стремление не только не потерять лица русского интеллигента, но и передать духовное и интеллектуальное завещание младшему поколению, уже выросшему и воспитанному в чужих краях.

Размышляя о сути, предназначении и месте творчества Стеллецкого в русской культуре первой трети XX столетия, Маковский писал: «Все творчество Дмитрия Семеновича Стеллецкого, выставлявшего в России свои живописные и скульптурные произведения, начиная с девятисотых годов, – попытка восстановить художественный вкус допетровской Руси, вопреки западническим навыкам. Он верил, что русское художество, возвратясь к забытой традиции нашего «Востока», обретет новые силы – и не только в области церковной живописи (окончательно выродившейся от подражания западным образцам), но и всего искусства, которому Западный Ренессанс не указ, – у него, русского искусства, свои народные пути, ему предначертано продолжить, угасшее в середине XV в., великое художество Ромеев»[207]. И хотя Маковский, оценивая фрески работы Стеллецкого, писал, что они находятся «часто на грани талантливого дилетантства» и что «он не хотел бы преувеличивать значение этой росписи (Троице-Сергиева подворья – Г. А), он в тоже время указал на непреходящее значение «технического опыта… подражательного ремесла» художника для «недалекого будущего, когда опять начнут строиться в России Православные храмы» и возродится «к новой жизни искусство»[208].

Высокой оценки заслужило творчество художника Стеллецкого, творчество не всегда ровное и бесспорное в сфере иконописи, скульптуры, но высоко оцененное в области театральной декорации, исторического жанра и, в особенности, книжной графики. К рассмотрению книгописной работы Стеллецкого и переходим в следующем параграфе исследования.

Поставив перед собой важнейшую задачу – понять основы исконно русского искусства, Стеллецкий обратился к работе в области книжной графики: каллиграфии и изографии. В своих книжных графических работах он смог добиться максимального приближения к традициям древнерусского искусства.

В студенческие годы, а точнее в 1899 г. (до своих первых поездок по Русскому Северу), он исполнил в темпере и гуаши лицевую рукопись «Домострой»[209] для Натальи Иосифовны и Семена Николаевича Пальчиковых. В этой небольшой по формату книжечке (20,4×11,7 см) на 46 листах он попытался возродить древнерусскую книжную традицию: композиционное и стилистическое единство между письмом, орнаментом заставок, инициалов и композицией иллюстраций. Заставки и концовки он изобразил в виде сирен, гусляра, кошки, петуха. Листы рукописи богато украсил «чудовищным», зооморфным и крупным растительным орнаментом. В рукописи 21 иллюстрация (страничные), которые представляют собой стилизованные копии с древних оригиналов, выполненные полупрозрачной гуашью. Поскольку «Домострой» – произведение, созданное в середине XVI в., то для написания текста книги Стеллецкий выбрал скоропись. Писцом он оказался не слишком хорошим. Причины тому лежали в отсутствии опыта подобной каллиграфической работы, небольшой опыт работы с памятниками письменности, созданными в XV–XVII вв., и отсутствие большого навыка. Начинающий художник впервые соприкоснулся с древнерусским письмом и еще не успел понять происхождение и особенности развития скорописи как типа письма. К тому же с искусством древнерусской книги он начал знакомиться только после прибытия в Петербург (с началом обучения в Академии). Не слишком грамотно с точки зрения канонического средневекового решения книжной полосы он закомпоновал и иллюстрации в тексте. Но это была первая и очень серьезная попытка начинающего художника освоить традиции древнерусского книжного искусства. Он впервые для себя поставил задачу синтеза слова и изображения на примере создания полноценной книги. Совершенно справедливо отмечал Маковский, что «Стеллецкий, прежде всего, воодушевлен идеей возрождения этой, как бы угасшей для нас, древне-национальной красоты». Обладая большим запасом археологических знаний, он «сотворил из них живое по красоте искусство, феноменально легко творя на языке давно вымершем»[210].

Еще одно замечательное произведение древнерусской литературы привлекло внимание Стеллецкого в годы учебы в Академии: он стал работать над иллюстрациями для «Слова о полку Игореве». Работа началась в 1900 г. и затянулась до 1911 г. Выбрав для работы листы большого формата (51,0×34,0 см), начинающий художник трудился над иллюстрациями-миниатюрами. Иллюстрации не претендовали на точное следование сюжету, чаще всего изобразительный смысл в них только был намечен. Художника, прежде всего, занимало тончайшее созвучие текстов и иллюстраций, декоративное заполнение листа. В иллюстрациях в большой степени нашла выражение мирискусническая традиция оформления книг. В связи с этим А. Н. Бенуа писал: «Все искусство Стеллецкого не что иное, как плетение, узоры»[211]. По словам Маковского, «страничные виньетки словно выращены на поверхности листа кистью художника из вязи старинных книжных узоров»[212]. Для иллюстраций характерны предельная декоративность и любовь к построению композиции как узорочья с довлеющей красотой и цветового пятна. Каждая миниатюра выглядит как декоративное панно. Каждый лист решен Стеллецким в определенной гамме. Они продиктованы сюжетной канвой поэмы. «Новый рисунок его, – писал А. Ростиславов, – в острой передаче характера и движения; в красочных гармониях чувствуется современный художник»[213]. Среди наиболее интересных композиций рукописи «Баян Вещий» (3766, 3765, 3771), «Солнечное затмение» (3769), «Кровавый пир» (3784), «Плач Ярославны. Обращение к Солнцу и Днепру» (3803), «Бегство князя Игоря из плена» (3805).