Такое изменение позиции Сталина было вызвано прежде всего необходимостью сосредоточить все внимание на решении вопроса скорейшей высадки союзников во Франции, в условиях, когда ситуация на советско-германском фронте вновь резко осложнилась.

Во время последующего визита Молотова в Вашингтон 29 мая – 5 июня 1942 г. пограничные проблемы не затрагивались. В разговорах с советским наркомом Рузвельт стремился создать «обстановку такой личной искренности и такого дружелюбия, какие только могут быть достигнуты с помощью переводчика»154. Во время переговоров был обсужден широкий круг военных и политических вопросов, но основное внимание было приковано к неотложным задачам создания второго фронта уже в 1942 году. Будучи реалистом и учитывая общественное мнение в своей стране, Рузвельт избегал детального обсуждения послевоенных территориальных вопросов, заостряя внимание на общих проблемах мировой безопасности. В новом труде профессора В.Л. Малькова «Путь к имперству…», посвященном историческому пути, проделанному США в первой половине ХХ века, приводится информация о беседе американского президента с Артуром Свитцером, происходившей как раз в дни визита в Вашингтон В.М. Молотова. Президент говорил об обновленной Лиге наций в виде мощного «резервуара силы» и вновь высказал идею о «четырех полицейских» (США, СССР, Великобритания и Китай), которые могли бы сдерживать в будущем любого потенциального агрессора155. В. Мальков отмечает также, что в процессе беседы с Молотовым Рузвельт предлагал Москве видеть в Соединенных Штатах надежного союзника не только в войне, но и в мирное время. Этим Рузвельт как бы обещал, что безопасность СССР может быть гарантирована без постановки территориальных вопросов, в которой советское правительство было крайне заинтересовано. Еще одной задачей американского президента было не дать Москве заподозрить, что США и Англия способны на «заговор» за спиной СССР, отсюда следовали и его повторяемые упреки в адрес британского премьера156.

Президент в то время, пожалуй, уже сформулировал свою концепцию взаимодействия союзников после завершения войны. Решая неотложные задачи военных действий, он думал и планировал, какими будут характер и структура грядущего мира. «Это был поразительный инстинкт будущего, который кроме всего прочего отличал Рузвельта, – пишет А. Шлезингер (мл.), – его экстраординарная чувствительность к появлявшимся тенденциям времени»157. Но, как отмечает профессор У. Кимболл, перед президентом вставала дилемма – не сомневаясь, что безопасность народов в будущем должна зависеть от великих держав, его волновал вопрос, кто и как будет контролировать сами эти великие державы158. Как сберечь мир от новых войн, если равенства государств-«полицейских» достигнуть будет так же трудно, как и разрешить существующие между ними противоречия в геополитических интересах, не говоря уже об очевидном различии в социально-политическом строе между западными державами и СССР? Как основать надежную организацию по безопасности, не повторив печального опыта Лиги наций? Каким образом остаться в рамках принципов Атлантической хартии, признав одновременно, что только сильные и свободные в своих поступках нации способны в дальнейшем предотвратить новый мировой конфликт? Думал ли Рузвельт, что все спорные ситуации будут разрешаться после войны на основе компромисса, или одна из великих держав окажется в более выгодном положении и будет способна в случае необходимости единолично осуществлять контроль над поведением потенциально враждебных государств? Смогут ли США ввиду своей мощи настаивать тогда перед союзниками на признании приоритетной именно своей точки зрения? По мнению профессора В. Малькова, Рузвельт в то время был прежде всего озабочен вопросом, как, одержав победу над Гитлером, «гарантировать лидерство США в послевоенном переустройстве»159. Подобные гарантии могли включать самый широкий круг политических и территориальных проблем, затрагивающих как стратегическую безопасность, так и сферы геополитических интересов Соединенных Штатов. Рузвельт пока не конкретизировал детали рожденной его мыслями системы безопасности. Многое еще предстояло уточнить и взвесить; многое должно было выясниться в ходе самой войны. Однако за некоторой расплывчатостью формулировок был уже четко определен главный вектор его внешнеполитической концепции, в основе которого было полномасштабное участие США в разрешении всех важнейших проблем будущей безопасности.

Важно подчеркнуть, что о деталях его суждений о будущем мира, Европы, взаимодействии с Советским Союзом в то время знал лишь очень узкий круг приближенных. Чтобы информация о переписке с Черчиллем, Сталиным и Чан Кайши не попала в ненадежные руки, телеграммы президента трем этим лидерам отправлялись через военно-морское министерство, тогда как задачи кодирования и получения ответов оставались на военном ведомстве. Кроме того, полное собрание корреспонденции хранилось только в комнате карт (“Map Room”) Рузвельта в Белом доме160.

С середины 1942 г. внимание всех воюющих держав было приковано к гигантской битве, развернувшейся на Волге у стен Сталинграда. Немцы рвались к Кавказу, и, казалось, вновь смогли поставить Красную армию на грань поражения. Американские оценки дальнейших возможностей советских вооруженных сил вновь, как и в 1941 г., стали противоречивыми. В одном из докладов Управления военной разведки конца июня 1942 г. говорилось о том, что без значительных поставок военных материалов и участия в войне первоклассных частей из США и Великобритании Советский Союз окажется не в состоянии изгнать вражеские части со своей территории, не говоря уже об открытии боевых действий на Тихом океане. В то же время в документе, подготовленном Управлением стратегических служб 3 ноября 1942 г., подчеркивалось, что масштабы эвакуации, проведенные в СССР с начала войны, были чрезвычайно велики – как минимум, было перемещено 20 млн человек, а остающиеся у России ресурсы рабочей силы вполне достаточны для форсированного роста военного производства – почти 57 млн человек161.

О возможностях Красной армии оборонять Кавказ говорилось и в информационном докладе Объединенного разведывательного подкомитета в Лондоне начальникам штабов англо-американских союзников от 14 ноября 1942 г. В докладе утверждалось, что русские могут удержать за собой Южный Кавказ в период ноября 1942 – апреля 1943 г., даже если немцы оккупируют весь Северный Кавказ, включая Махачкалу. Подчеркивалось, что «русские располагают достаточными силами, чтобы встретить германское наступление… Характер территории, погодные условия также будут способствовать ведению жесткой обороны. Моральное состояние Красной армии укрепилось. Возможность проявления враждебных действий со стороны местных жителей находится под контролем». Военные разведчики делали вывод: «советские войска не дадут немцам прорваться через главный Кавказский хребет по крайней мере до апреля 1943 г.»162

Однако, несмотря на наличие достоверной информации о потенциале Красной армии и выводы об укреплении ее обороноспособности, какие-либо прогнозы о возможностях стратегического контрнаступления советских фронтов в районе междуречья Дона и Волги, которое привело к окружению 330-тысячной германской группировки под Сталинградом, а затем и к быстрому изгнанию немцев с Северного Кавказа, Ставрополья и Кубани, в разработках американских аналитиков отсутствовали.