– А зять!… – сказали россияне. – Такой зять, как Андрее, неужели уступит в чем-либо Христиану и Карлу, неужели не найдет дороги в Берген и не справится с лесопилкой…

Так сказали россияне всего лишь в продолжение шутки; они и не подозревали, что, ткнув пальцем в небо, попали в яблочко. Андрее вдруг смутился, а Большой Кнутсен усмехнулся своим мыслям и не поддержал шутки.

Мало кто из норвежцев мог бы похвалиться своими имуществом и удачливостью возле Большого Кнутсена. Этот человек как будто родился под счастливой звездой – случайно или по промыслу Божьему – то уже не суть важно. Однако, глядя на него со стороны, всякие успехи его принимая за подарок судьбы, многие соседи его говаривали: «Счастливчик! Позавидовать можно! Удача сама идет к нему в дом, даже когда он спит!». Быть может, так оно и было; но скорее всего как раз наоборот – удача приходила к Большому Кнутсену именно потому, что он не спал ночами, а думал о своих делах. И за какое бы дело он не брался, он умел довести его до конца и извлечь из него выгоду. Большой Кнутсен любил приговаривать: «Лыжи любят лыжню, новое дело ищет накатанной дороги». Однако он часто обставлял других только потому, что не ходил накатанными дорогами, а торил их сам. Люди потом шли за ним, ставили дела на его лыжню и удивленно восклицали: «Голова! Вот так голова!…». Пытались поступать так же, как Большой Кнутсен, но очень скоро «увязали в сугробе» и, прогорев на каком-нибудь деле, понимали: «Накатанный путь Большого Кнутсена – это не то, что у него под ногами, а то, что сокрыто у него в голове»… Бытовал и иной взгляд на удачливость Большого Кнутсена. Дело в том, что он был убежденным лютеранином; и очень даже вероятно, что богатые купцы изстран аугсбургского вероисповедания предпочитали вести дела с ним, а не с другими норвежцами – сомневающимися в протестантской вере или тайно сочувствующими попранному католичеству. Впрочем, также вероятно, что это воззрение было выдумкой злопыхателей, какие всегда найдутся на пути человека удачливого… Большой Кнутсен был богат. Он имел две торгующие лавки в Тронхейме и одну в Бергене, также у него были двухэтажный дом в Тронхейме, лесопилка в горах и хутор-горд на берегу Тронхейм-фьорда в нескольких милях восточнее города; его хутор состоял из пятнадцати построек.

Прямо на палубе сговорились о деле, выгодном для обеих сторон, и ударили по рукам. «Юстусу» требовалась основательная починка, поскольку то, что было сделано людьми Даниеля Хольма в заливе возле Вардё, – было только временным латанием дыр. И течь, какую давало судно, становилась опасной для грузов. Приходилось постоянно работать помпой, а при сильном волнении даже черпать воду ведрами. Большой Кнутсен обещал россиянам помощь: лес, жилье, помещение для грузов, питание… Норвежец сам стал у руля и отвел корабль к своему горду.

Хутор-горд Большого Кнутсена располагался между двумя другими горлами, которые, однако, были поменьше его и победнее. Огороженные единой изгородью, все три двора именовались – тун, а точнее – Кнутсен-тун, потому что все хозяева состояли в кровном родстве между собой и носили имя первого поселившегося здесь предка. Различали же их просто: кроме Большого Кнутсена, были в туне Малый Кнутсен и Темный Кнутсен (про которого говорили, что он сумасшедший). Эти два Кнутсена, хоть и звались хозяевами, но на деле были людьми несамостоятельными, несмекалистыми, кормились они от изобилия Большого Кнутсена и семьями батрачили на его хозяйство от весны до весны. А хозяйство было немалое: просторный двухэтажный жилой дом, амбары-кладовки, сараи на подклетях – помещения для лодок и просушки рыбы, также коровник, овчарни, овин, баня, пивоварня, сыроварня, коптильня и две парусные лодки. Работы хватало всем: и большим, и малым, и темным Кнутсенам – путина, сушка и засолка рыбы, торговля, лесопилка, изготовление сыров, выпас коров и овец, корма на зиму, удабривание полей морскими водорослями, топливо, вязание из шерсти… Эрик Кнутсен частенько приговаривал: «Все бы мы поделали дела, будь у нас мальчик Хакон! А без Хакона всякий раз, как посчитаешь, остается дел на три дня». При этих словах батраки качали головами: «Великан, что ли, этот мальчик? Дел у Кнутсенов – не початый край!…» И только одному человеку Эрик Кнутсен не давал никакой работы – дочери своей Люсии. Он содержал ее в чистом тронхеймском доме с прислугой, одевал почти как датскую королеву, платил немалые деньги лютеранину-священнику за уроки богословия и высоких искусств и, время от времени наведываясь к ней, садился возле нее на низкий табурет и подолгу любовался ее легкой узкой ладонью и розовыми пальчиками – сенная девка однажды подглядела эту сцену и, словно сорока, стрекотала о ней повсюду, пока Большой Кнутсен не дознался о том и не сменил в доме дочери прислугу.

«Юстус» разгрузили. Товар из его трюма занял два вместительных хранилища-лофта и сарай на подклети. С помощью воротов, катков и шести парных конных упряжей когг вытянули по приливной воде на берег и установили на подготовленные заранее стапели. Всю команду судна, составляющую вместе с Андресом двенадцать человек, разместили в зернохранилище на чердаке.

Со своей стороны Иван Месяц обещал Большому Кнутсену помощь россиян в хозяйственных работах, в строительстве, а также доставку товаров в город Берген весной будущего года. После долгих мытарств и злоключений россияне искали тихой пристани и, увидев ее в Тронхейм-фьорде, просили у Месяца зимовки.

Предполагали, что починка судна затянется надолго. В нескольких местах была нарушена и наспех залатана обшивка днища. Тойво Линнеус сказал, что за последний год когг трижды цеплялся за скалы. Тому виной был Хольм, который с возрастом все чаще терял спокойствие и в погоне за наживой, одолеваемый нетерпением, иногда оставался глух к предупреждениям штурмана. К тому же Даниель Хольм после нескольких лет северного плавания считал, что имеет достаточно собственных штурманских познаний, и позволял себе срезать путь там, где необходимо было обойти, иногда ошибался, не учитывая приливное и отливное время. Тойво Линнеус замечал, как довольно часто Хольм-купец, алчный и торопливый, подавлял Хольма-капитана, умного и расчетливого. Эти подавления обыкновенно заканчивались поражениями или повреждениями судна. Однажды, не закончив бой, Хольм занялся грабежом покинутого командой британского корабля, а два датчанина тем временем подошли с наветренной стороны и расстреляли «Опулентус» почти в упор. Шведского капера спасло лишь то, что у датчан не все выстрелили пушки; датчане или не успели их зарядить, или пользовались отсыревшим порохом. В своем последнем бою «Опулентус» пострадал опять же по вине капитана: был туман, Хольм, едва разглядев «Коралл Британии», набросился на него, но не подумал прежде, что такие богатые купцы в одиночку не ходят, и в результате они с «Уппсалой» оказались зажатыми в треугольнике английских судов. Хольма спас от гибели тот же туман, какой спас и «Коралла Британии». Однако ран было много: несколько человек команды пришлось с почестями опустить на дно; парусное оснащение обратилось в лохмотья; наружная обшивка и обшивка фальшборта, а также палуба во многих местах оказались посечены картечью… Но основную поломку обнаружил кормчий Копейка, когда осматривал после разгрузки трюм, – по правому борту были повреждены три шпангоута. Дел команде предстояло немало.