Напротив него, опершись локтями о колени и закрыв лицо руками, сидел на корточках неподвижный, словно бездыханная статуя, молодой краснокожий индеец из племени сиу; рядом с ним был его большой кленовый лук, а у ног лежала груда птиц, похожих на голубей, и несколько мелких зверюшек, пробитых стрелами. Ни появление, ни поведение Памфила вроде бы не нарушили того внешнего безразличия, под которым дикари скрывают вечное недоверие, вызываемое у них приближением цивилизованного человека (по одному лишь звуку шагов путника молодой индеец не мог не узнать в нем европейца). Капитан Памфил со своей стороны вгляделся в него с пристальным вниманием человека, знающего, что на один шанс встретить друга у него десять шансов встретить врага. Затем, поскольку этот осмотр не сообщил ничего нового по сравнению с тем, что можно было увидеть сразу, капитан, пребывая в прежней неуверенности, решился заговорить с индейцем.

— Мой брат уснул, — спросил он, — раз даже не поднимает головы при появлении друга?

Индеец вздрогнул и, ни слова не сказав в ответ, приподнял голову и пальцем показал капитану на свой глаз, вышедший из орбиты и висящий на нерве; из глазницы, которую он прежде занимал, стекала на нижнюю часть лица и на грудь струйка крови; затем, молча и даже не застонав, индеец снова уронил голову на руки.

Стрела переломилась в тот миг, когда индеец натянул тетиву своего лука, и обломок тростника выбил ему глаз; капитан Памфил понял все это с первого взгляда и не стал задавать дальнейших вопросов: сила души этого дикого степного воина вызывала у него уважение. Он обратился к женщине:

— Путник устал и голоден; не может ли его матушка дать ему ужин и постель?

— Под золой лежит пирог, а в этом углу — медвежья шкура, — ответила старуха. — Мой сын может съесть пирог и лечь спать на шкуре.

— А нет ли у вас еще чего-нибудь? — продолжал капитан Памфил (после скудного обеда в лесу он не прочь был получить более плотный ужин).

— Конечно, у меня есть еще кое-что, — сказала старуха, подскочив к капитану Пафмилу и жадно уставившись на золотую цепь, висевшую у него на шее с тех пор, как великий вождь вернул ему часы. — У меня… Какая красивая цепь у моего сына!.. У меня есть соленое мясо буйвола и хорошая дичина… Как бы мне хотелось иметь такую цепочку!

— Что ж, несите вашего соленого буйвола и ваш паштет из лани, — сказал капитан Памфил, не отвечая на желание старухи ни обещанием, ни отказом. — А если у вас где-нибудь в уголке припасена бутылка кленовой водки, я думаю, она будет на месте в таком хорошем обществе.

Старуха удалилась, время от времени оборачиваясь, чтобы еще раз взглянуть на украшение: ей явно хотелось его получить; наконец она приподняла тростниковую циновку и ушла на другую половину хижины. Едва она скрылась, как молодой сиу живо поднял голову.

— Знает ли мой брат, куда он попал? — тихо спросил он у капитана.

— Ей-Богу, нет, — беспечно ответил тот.

— А есть ли у моего брата какое-нибудь оружие, чтобы защитить себя? — еще тише продолжал индеец.

— Никакого, — ответил капитан.

— Тогда пусть мой брат возьмет вот этот нож и не спит.

— А как же ты? — не решаясь принять предложенное ему оружие, спросил капитан Памфил.

— У меня есть томагавк. Тише!

Сказав эти слова, молодой дикарь снова закрыл лицо руками и замер в неподвижности. Старуха приподняла циновку: она принесла ужин. Капитан сунул нож за пояс; старуха опять бросила взгляд на его часы.

— Мой сын, — сказала она, — встретил белого человека на тропе войны; он убил белого человека и взял у него эту цепь, а потом тер ее, чтобы на ней не осталось следов крови. Вот почему она такая блестящая.

— Моя мать ошибается, — возразил капитан Памфил, начинавший догадываться о неведомой опасности, о которой предупреждал его индеец. — Я поднялся по реке Оттава до Верхнего озера, чтобы поохотиться на буйвола и на бобра; потом, когда у меня стало много шкур, я пошел в город и половину обменял на огненную воду, а вторую половину — вот на эти часы.

— У меня двое сыновей, — продолжала старуха, поставив мясо и водку на стол. — Они уже десять лет охотятся на буйвола и на бобра, но ни разу не отнесли в город достаточно шкур, чтобы вернуться с такой цепью. Мой сын сказал, что он голоден и хочет пить. Мой сын может пить и есть.

— А мой степной брат не ужинает? — спросил капитан Памфил, обращаясь к молодому сиу и придвигая свой табурет к столу.

— Боль насыщает, — даже не пошевелившись, ответил молодой охотник. — Я не чувствую ни голода, ни жажды; меня клонит ко сну, и я буду спать. Пусть Великий Дух охраняет моего брата!

— Сколько же бобровых шкур отдал мой сын за эти часы? — перебила их старуха, возвращаясь к интересующему ее предмету.

— Пятьдесят, — сказал наугад капитан Памфил и набросился на филейную часть буйвола.

— У меня здесь есть десять медвежьих шкур и двадцать бобровых; я дам их моему сыну за одну только цепочку.

— Цепь приделана к часам, — возразил капитан. — Их нельзя разъединить; впрочем, я не желаю расставаться ни с тем ни с другим.

— Хорошо, — с хитрой улыбкой согласилась старуха. — Пусть мой сын оставит их себе!.. Всякий живой человек распоряжается своим имуществом. Только мертвые не владеют ничем.

Капитан Памфил бросил быстрый взгляд на молодого индейца, но тот, казалось, спал глубоким сном; тогда он вернулся к своему ужину и на всякий случай отдал ему должное так, как если бы находился в менее подозрительных обстоятельствах; закончив ужин, он бросил в огонь охапку хвороста и улегся на шкуре буйвола, расстеленной в углу хижины; спать он не собирался, но не хотел, чтобы старуха что-то заподозрила (она ушла на другую половину и больше не показывалась).

Через минуту после того как капитан Памфил лег, циновка тихонько приподнялась и появилась уродливая голова старой ведьмы; она устремила по очереди на каждого из спящих горящий взгляд своих маленьких глаз и, не заметив никакого движения с их стороны, вошла в комнату, приблизилась к двери, ведущей наружу и прислушалась, словно ждала кого-то. Но до ее слуха не донеслось ни одного звука; явно не желая терять время даром, она вернулась назад и сняла со стены длинный кухонный нож; затем, усевшись верхом на точильный камень, стала крутить его ногой и принялась старательно точить свое оружие. Капитан Памфил видел, как вода капля за каплей падала на камень, и не упускал из виду ни одного движения, освещенного трепещущим пламенем очага; приготовления говорили сами за себя. Капитан Памфил вытащил из-за пояса свой нож, попробовал пальцем острие, провел по лезвию и, удовлетворенный осмотром, стал ожидать дальнейших событий, не двигаясь и притворяясь глубоко и безмятежно спящим.

Старуха все продолжала свое адское дело. Вдруг она, насторожившись, резко остановилась. Звук, услышанный ею, повторился снова и ближе; она проворно поднялась, словно жажда убийства вернула ее телу былую гибкость, повесила нож на стену и направилась к двери. На этот раз, без сомнения, те, кого она ждала, появились; она молча сделала им знак рукой поторопиться и вернулась в хижину, чтобы бросить взгляд на своих гостей. Ни один из них не пошевелился, оба казались по-прежнему погруженными в глубокий сон.