Черный Змей был так доволен смышленым и послушным рабом в те двое суток, которые они провели вместе, что не только, как и накануне, отдал ему лакомый кусок от собственного ужина, но и подарил шкуру буйвола с несколькими волосками — она должна была служить ему подстилкой, однако пленник вынужден был обойтись без одеяла. Но, поскольку наши читатели вспомнят (если обладают хорошей памятью), что всю его одежду составляла шкурка бобра, покрывавшая тело от нижних ребер до середины ноги, они не удивятся тому, что достойный негоциант, привыкший к климату Сенегамбии и Конго, почти всю ночь провел передвигая с места на место своего бобра и стараясь таким образом поочередно согреть разные части своей особы. Однако у всего есть хорошая сторона, и бессонница помогла ему узнать, что он вызывает у своих спутников упорное недоверие: при малейшем движении с его стороны он видел, как приподнимается чья-то голова и два глаза, по-волчьи сверкающие в темноте, тотчас устремляют взор на него. Капитан Памфил понял, что за ним наблюдают, и осторожность его удвоилась.

На следующее утро гуроны пустились в дорогу еще до рассвета; они все еще не покинули устья реки, такой широкой в этом месте, что она кажется впадающим в море озером. Ничто не мешало ходу лодки, течение почти не ощущалось: направление ветра, попутного или противного, не имело большого значения для суденышка. По обеим сторонам глазу открывались бескрайние просторы, растворяющиеся на горизонте в голубом небе, а на фоне его белыми точками виднелись дома. Время от времени в тех далях, где взгляд, затерявшись, переставал что-либо различать, показывались снежные вершины гор, принадлежавших к той цепи, что тянется от мыса Гаспе до истоков реки Огайо; но расстояние было очень большим, и невозможно было определить, небу или земле принадлежит это мимолетное видение.

Весь день прошел среди этих пейзажей, в которые капитан Памфил, казалось, пристально вглядывался и которыми любовался; однако эти впечатления, как бы ни были они сильны, ни на миг не отвлекли его от выполнения матросских обязанностей. Черный Змей, которому он вдвойне угодил своим хорошим вкусом и доброй службой, в минуту досуга протянул ему уже набитую трубку. Капитан Памфил тем выше оценил эту милость, что был лишен подобного удовольствия с тех самых пор, как Двойная Глотка зажег его носогрейку, погасшую во время бунта на «Роксолане», поэтому он, поклонившись, произнес:

— Черный Змей — великий вождь!

На эту любезность Черный Змей в свою очередь ответил:

— Капитан Памфил — верный слуга.

На этом беседа завершилась, и оба принялись дымить.

Вечером гуроны высадились на острове; церемония ужина свершилась как обычно, ко всеобщему удовлетворению. Но опыт предыдущей ночи вызвал у капитана Памфила тревогу: как ему удастся защититься от холода, более сильного, как известно каждому, на окруженном водой острове, чем на лесистом континенте? Развернув свою буйволиную шкуру, он обнаружил внутри шерстяное одеяло: решительно, Черный Змей был не таким уж плохим хозяином, и, не будь у капитана Памфила других планов на будущее, возможно, он остался бы у него на службе; но, как ни приятно было ему лежать на острове посреди реки Святого Лаврентия, подстелив под себя шкуру буйвола и укрывшись шерстяным одеялом, он предпочитал свою койку на борту «Роксоланы». Однако, хотя его временное ложе ей уступало, капитан, тем не менее, проспал на нем до рассвета беспробудным сном.

На третий день к одиннадцати часам вдали показался Квебек. Капитан надеялся, что Черный Змей остановится в этом городе, поэтому, едва увидев его, принялся грести так усердно, что уважение к нему со стороны великого вождя сильно возросло, но вместе с тем это рвение помешало капитану уделить водопаду Монморанси столько внимания, сколько тот заслуживал. Однако его предположение было ошибочным: лодка прошла перед гаванью, обогнула мыс Диаминт и пристала к берегу против водопада Шодьер.

Было еще совсем светло, и капитан Памфил смог полюбоваться великолепным зрелищем воды, падающей с высоты в сто пятьдесят футов на ширине в двести шестьдесят; снежной пеленой, покрывающей ковер зелени, и скалами, изредка возвышавшими над чудесными лесами по берегам свои белые вершины, которые были лишены растительности и напоминали старческие лбы. Ужин и ночевка прошли как обычно.

На следующий день лодку спустили на воду с зарей. Несмотря на свой философский настрой, капитан Памфил начинал ощущать некоторое беспокойство. Он не мог не видеть, что, забираясь в глубь континента, он удаляется от Марселя и побег становится более трудным делом; теперь он греб с небрежностью, какой великий вождь у него еще не замечал, но которую прощал ему за прошлые заслуги; вдруг взгляд пленника остановился на горизонте; весло замерло в руках, отчего (поскольку матрос у противоположного борта продолжал грести) лодка два раза повернулась вокруг своей оси.

— Что случилось? — спросил Черный Змей, приподнимаясь со дна лодки, где он лежал, и вынув изо рта трубку.

— Дело в том, — протянув руку к югу, ответил капитан Памфил, — что или я перестал понимать в навигации, или на нас надвигается довольно странная гроза.

— И где мой брат видит какой-нибудь знак, указывающий на то, что Господь приказал буре: «Шуми и разрушай»?

— Черт возьми! — возразил капитан. — На нас несется черная как чернила туча.

— У моего брата глаза крота, — продолжал вождь. — То, что он видит, вовсе не туча.

— Шутник! — сказал капитан Памфил.

— У Черного Змея орлиный глаз, — ответил вождь. — Пусть белый человек подождет, а потом решает.

В самом деле, мнимая туча двигалась вперед с такой скоростью и силой, какой капитан никогда не замечал ни у одной настоящей тучи под любым ветром; три секунды спустя наш достойный моряк, хоть и доверял своему опыту, вынужден был в нем усомниться. Не прошло и минуты, как все его недоумения окончательно рассеялись и он признал, что Черный Змей был прав: туча оказалась не чем иным, как несметной стаей летевших на юг голубей.

В первое мгновение капитан Памфил не поверил своим глазам: птиц было так много и они летели с таким шумом, что нельзя было представить себе подобную тучу, даже если бы в нее собрались все голуби на свете. Небо, еще сохранившее лазурный цвет на севере, на юге было полностью покрыто чем-то вроде бескрайней серой пелены, причем так далеко, насколько достигал взгляд. Вскоре эта пелена закрыла солнце, мгновенно преградив путь его лучам. Казалось, навстречу мореплавателям двигались сумерки. В тот же миг над лодкой пронесся с невероятной скоростью своеобразный передовой отряд, состоявший из нескольких тысяч птиц; почти сразу же вслед за ним последовала главная армия, и дневной свет померк, словно между небом и землей простерлось крыло бури.

Капитан Памфил, остолбенев от изумления, взирал на это чудо природы; индейцы же, привыкшие к этому зрелищу, возобновлявшемуся для них каждые пять-шесть лет, напротив, испускали радостные крики и готовили стрелы, собираясь воспользоваться посланной им Богом крылатой манной небесной. Черный Змей спокойно и неторопливо тоже заряжал ружье, показывая этим, что он глубоко убежден в беспредельности живой тучи, проносящейся над его головой. Наконец он поднес ружье к плечу и, не дав себе труда прицелиться, выстрелил; на мгновение открывшееся отверстие, похожее на просвет колодца, пропустило луч света и немедленно затянулось снова; десятков пять голубей, попавших в очерченную дробью окружность, дождем посыпались в лодку и вокруг нее; индейцы подобрали всех птиц до одной, к великому удивлению капитана Памфила, который не видел никакого смысла в том, чтобы так стараться, когда еще одним или двумя выстрелами и даже не отклоняясь вправо или влево команда лодки могла убить необходимое для своего пропитания количество голубей. Но, обернувшись, капитан увидел, что вождь снова улегся, положил ружье рядом с собой и взял трубку.