образ Конрада в итоге вылились в полноценную галлюцинацию? Что, если это была всего лишь чья-то отвратительная шутка, а сам мальчишка сумел как-то спрятаться или даже ухитрился улизнуть во время налета, учиненного Скунсом?

Чтобы успокоиться, я попыталась ознакомиться хотя бы с частью содержимого черной папки, но мне казалось, что ни одно предложение не имеет смысла. Я не понимала ни слова и не могла сосредоточиться даже на несколько секунд. Порядок ношения рубашек с короткими или длинными рукавами должен быть объявлен директором во время утренней Ассамблеи. Мальчики-евреи под руководством рабби Голдмена должны собираться в классе 3L каждые две недели по вторникам. Для экономии места ученики младших классов во время утренних Ассамблей будут садиться на пол. Посещение Часовни по пятницам является обязательным для всех сотрудников школы.

Кем бы – чем бы – ни был тот светловолосый мальчик, его лицо то и дело всплывало передо мной, и теперь оно, несомненно, окончательно превратилось в лицо Конрада; именно того Конрада, каким я его помнила; того Конрада, который нашептывал мне на ухо: Он все знает. Он непременно за тобой придет.

Я захлопнула папку. В горле у меня пересохло. Мне страшно хотелось выпить воды, но идти в учительскую я не рискнула – боялась наткнуться на Скунса или доктора Синклера. Спускаться вниз и просить у секретаря школы ключ от сломанного туалета мне тоже не хотелось. И я решила подняться в Верхний коридор, где был туалет для учеников старших классов, стараясь действовать как можно осторожней. Я понимала, конечно, что веду себя глупо, но уговаривала себя, что вряд ли виновата в том, что в этой школе нет никаких удобств для женщин, и потом, все мальчики сейчас на занятиях, никто и не заметит, как я вхожу в мужской туалет. И все же меня не покидало ощущение, что это я поступила неправильно, что женщина не должна находиться в помещении, предназначенном исключительно для мужчин, что я нарушаю некое социальное табу, с раннего возраста по капле вливаемое в сознание девочек.

Туалет был оформлен аскетически, вполне в духе школы. Белая кафельная плитка на стенах; стальные зеркала; писсуары; кабинки с дверцами, выкрашенными черной краской. Я заметила, что в кабинках расстояние от пола до нижнего края дверцы необычно широкое; под дверь можно было заглянуть, даже не особенно нагибаясь. Окна в туалете не было; искусственное освещение, впрочем, было достаточно мощным, но казалось каким-то странно грязноватым – такой свет порой льется с неба в сумрачный день. Из неисправного крана в щербатую керамическую раковину непрерывно текла струйка холодной воды.

Я подошла к раковине, выключила воду, и вокруг разлилась странная тишина, а из сливного отверстия послышалось какое-то зловещее бульканье. Конрад часто повторял, пугая меня, что мистер Смолфейс живет в водопроводных трубах. Но теперь-то я стала взрослой и знала, что почем. И больше никаких голосов из сливных отверстий не слышала. И уже не испытывала потребности тщательно закрывать на ночь крышку унитаза и чем-то сверху ее придавливать. Однако эти звуки вновь пробудили в моей душе легкую тревогу. Они, казалось, говорили: Тебе не полагается здесь находиться. Ты же не маленькая девочка, которая шныряет по таким местам, где даже появляться не должна. Так что если ты исчезнешь, об этом никто не узнает. И никого твое исчезновение не встревожит.

Мне показалось, что я вновь слышу некий голос, который когда-то, много лет назад, был так хорошо мне знаком. Тогда я считала, что это голос мистера Смолфейса, но теперь мне было ясно, что это голос моего одинокого детства; голос той пустоты в моей жизни, что имела форму Конрада; голос моих родителей, которые меня практически не замечали после того, как исчез мой брат. Да, это был он, голос моего детского одиночества и страха, которые приняли форму того жуткого пугала, того кошмарного существа, что нагло проникло в мою реальную жизнь после гибели Конрада. Только я больше уже не была той испуганной девочкой. Я выросла, выжила. Я научилась жить самостоятельно. Я больше не чувствовала себя сломленной.

Я наклонилась к сливному отверстию раковины, заглянула туда, и мне показалось, что оттуда тоже кто-то, не мигая, на меня смотрит. Металлическая перемычка в глубине отверстия была странно похожа на глаз ухмыляющегося козла. Думаешь, тебе удалось от меня сбежать, Бекс? – прозвучал в моих ушах знакомый тихий шепот. Или мне это померещилось? – Зря ты надеешься, что от мистера Смолфейса можно спастись!

– Но мне действительно удалось от него сбежать! – громко сказала я. – Он мертв. Он умер давным-давно.

Сливное отверстие что-то негромко пробулькало в ответ – так бурчит в животе у голодного ребенка. Я снова наклонилась над раковиной и тихо прошептала:

– Я тебя больше не боюсь. Я теперь взрослая женщина. У меня есть дом. У меня есть дочь, и моя дочь хорошо знает, что я ее никому в обиду не дам, что со мной она в безопасности, что я очень ее люблю…

Во мраке водопроводной трубы что-то заклокотало, и сливное отверстие смачно рыгнуло, обдав меня мерзким запахом гнилых фруктов, а затем выплюнуло целый фонтан затхлой воды прямо мне в лицо, залив мою белую шелковую рубашку.

Я испуганно отпрянула.

И заметила, что сливное отверстие опять смотрит на меня и криво усмехается, а на моей новой белоснежной рубашке расплываются не просто пятна от грязной воды, а кровавые брызги, яркие и страшные, как на бойне…

Инстинктивно отступив от раковины еще на шаг, я поскользнулась в своих туфлях на высоких каблуках и вдруг в стальном зеркале увидела себя – привидение с открытым ртом, все покрытое кровавыми пятнами. Труба перестала булькать, и в наступившей тишине слышалось только мое неровное дыхание. В воздухе вокруг меня точно живые шевелились изломанные полосы этого странного, даже какого-то болезненного, искусственного света. На какой-то миг я словно оцепенела; глаза слепили жгучие слезы, как если бы мне дали пощечину. И тут из сливного отверстия донесся еще один, последний, звук; совсем тихий и как бы заикающийся, и это вполне могло быть знакомым мне словом…

Бекс.

И все же я как-то умудрилась не только не закричать – чем была особенно горда, – но и хорошо все запомнить. Меньше всего мне хотелось, чтобы Скунс – или, что еще хуже, кто-то из мальчишек – увидел меня здесь, бьющуюся в истерике и с головы до ног покрытую кровью. Я закрыла глаза и медленно сосчитала до десяти, заставляя себя дышать глубоко и ровно. Медленно, медленно, медленно я снова открыла глаза.

И увидела, что кровь уже почти высохла; на шелковой блузке остались лишь непонятные ржаво-красные пятна. Я содрала