Если сам факт передачи Курска от переяславского князя к черниговским князьям может рассматриваться как доказанный, то ответ на вопрос о том, за что именно этот город с «тянувшей» к нему территорией был передан Олегу, может быть не столь однозначным, как кажется на первый взгляд. Во-первых, нельзя исключать того, что Курск являлся компенсацией за отказ не только от киевского, но и от черниговского стола, который Олег занимал с 1094 по 1096 г., а затем уступил Давыду (что соответствует политическим реалиям 1097 г.), а во-вторых, Владимир Мономах являлся отнюдь не единственным, кто уступил Олегу часть своих владений.

Что получил Олег на Любечском съезде вместо Чернигова, «Повесть временных лет» не сообщает, но, судя по тому, что полвека спустя, в 1149 г., его сын Святослав называл своей «отчиной» помимо Посемья с Курском еще и земли «Сновской тысячи» – территорию между реками Сновь и Десна на северо-восток от Чернигова, и земли дреговичей, расположенные на правом берегу Днепра, между Минском и Туровом, можно предположить, что для умиротворения Олега, по-видимому получившего из «наследства» Святослава Ярославича территорию собственно Северской земли (на которой в XII в. сложилось Новгород-Северское княжество), его двоюродные братья добавили по «куску» из своих «отчин», ибо Посемье принадлежало к переяславской волости Владимира Мономаха, а земли дреговичей – к туровской волости Святополка Изяславича. Столь обширные территориальные уступки могли быть продиктованы стремлением компенсировать Олегу отказ и от Киева, и от Чернигова, чтобы обеспечить возможность конструктивного сотрудничества с покладистым Давыдом. Младший из Святославичей, Ярослав, по всей видимости, получил на Любечском съезде Муромскую землю. Подобное распределение земель Святослава Ярославича отвечало интересам Мономаха и Святополка, не давая возможности усиливаться ни одному из бывших противников.

На Любечском съезде, который можно охарактеризовать как мирный конгресс потомства Ярослава, еще присутствует идея единства, но летописец вынужден считаться с политической реальностью последних десятилетий, когда стольные города, находящиеся во владении разных княжеских ветвей, становятся причиной кровопролитных междоусобий, предохранителем от которых становится идея владения волостями по «отчине», что в общих чертах восходит к разделу, осуществленному в 1054 г. Идея единства Русской земли сохранялась еще долгое время, выражаясь прежде всего в коллективных действиях против половцев, предпринятых в начале XII в., но с этого момента составлявшие ее ядро городские центры пошли самостоятельным политическим путем.

Надо отметить, что летописная запись о княжеском съезде в Любече менее подробна, чем другие статьи «Повести временных лет» за первую половину 90-х гг. XI в.: она поражает «протокольной» лаконичностью и не имеет даже календарной даты. Это позволяет предполагать, что написана она гораздо позже описываемых в ней событий и подвергнута редактированию, на что указывают логические нестыковки в тексте[175]. Данное предположение, с одной стороны, сочетается с одной из гипотез А. А. Шахматова, согласно которой летописный текст, созданный Сильвестром, был подвергнут редактированию в 1118 г. при формировании новой редакции «Повести временных лет» в окружении сына Мономаха Мстислава[176], а с другой стороны, подтверждается наличием в последующем рассказе об ослеплении теребовльского князя Василька Ростиславича трех слоев летописного текста, которые А. А. Гиппиус атрибутировал, соответственно, составителям «Начального свода» и двух «редакций» «Повести временных лет» 1115/16 и 1118 гг.[177] Один из этих слоев, рассказывающий об ослеплении Василька Теребовльского, принадлежит некоему Василию, бывшему очевидцем некоторых из описанных событий, в котором долгое время видели священника, а в последнее время стали видеть монаха Печерского монастыря. Два других слоя, появившиеся позже, касаются представления в этих событиях роли Владимира Мономаха и митрополита Николая.

Инициаторами интриги выступили дружинники («мужи») волынского князя (Василь, Туряк и Лазарь), которым удалось убедить Давыда Игоревича в существовании заговора, направленного против него и киевского князя Святополка, организованного князем Васильком, к которому составитель «Повести временных лет», по всей видимости, добавил имя Владимира Мономаха (с целью, о которой мы скажем ниже). Давыд не только поверил в это, но и убедил князя Святополка, использовав для этого исчерпывающие аргументы: «Кто убил брата твоего Ярополка, а теперь злоумышляет против меня и тебя и соединился с Владимиром? Позаботься же о своей голове».

Как рассказывает автор повести, Давыд и Святополк стали зазывать Василька, возвращавшегося через Киев из Любеча, на княжий двор. Теребовльский князь хотел отказаться от приглашения Святополка, что послужило основанием для новых обвинений со стороны Давыда. «И сказал Давыд Святополку: «Видишь ли – не помнит о тебе, ходя под твоей рукой. Когда же уйдет в свою волость, сам увидишь, что займет все твои города – Туров, Пинск и другие города твои. Тогда помянешь меня. Но призови его теперь, схвати и отдай мне». И послушался его Святополк, и послал за Васильком, говоря: «Если не хочешь остаться до именин моих (Дня святого Михаила, в честь которого был крещен Святополк. – Д. Б.), то приди сейчас, поприветствуешь меня и посидим все с Давыдом». Василько же обещал прийти, не зная об обмане, который замыслил на него Давыд».

Обвинения, выдвинутые Давыдом Игоревичем, были весьма серьезны: положение выглядело так, будто теребовльский князь вынашивает планы захвата «отчины» Святополка – Турово-Пинского княжества, где в разные годы правили его отец и брат – еще более вопиющими они должны были выглядеть в свете только что провозглашенной «Любечской доктрины»: «каждый да держит отчину свою», хотя, учитывая расстояние от Теребовля до Турова, такое предположение выглядит сомнительно.

Когда Василько приехал с «малою дружиной» на княжеский двор, его встретил Святополк, а в избе к ним присоединился Давыд Игоревич. «И стал говорить Святополк: «Останься на праздник». И сказал Василько: «Не могу остаться, брат: я уже и обозу велел идти вперед». Давыд же сидел как немой. И сказал Святополк: «Позавтракай хоть, брат». И обещал Василько позавтракать. И сказал Святополк: «Посидите вы здесь, а я пойду распоряжусь». И вышел вон, а Давыд с Васильком сидели. И стал Василько говорить с Давыдом, и не было у Давыда ни голоса, ни слуха, ибо был объят ужасом и обман имел в сердце. И, посидев немного, спросил Давыд: «Где брат?» Они же сказали ему: «Стоит на сенях». И, встав, сказал Давыд: «Я пойду за ним, а ты, брат, посиди». И, встав, вышел вон. И как скоро вышел Давыд, заперли Василька, – 5 ноября, – и оковали его двойными оковами, и приставили к нему стражу на ночь. На другое же утро Святополк созвал бояр и киевлян и поведал им, что сказал ему Давыд, что «брата твоего убил, а против тебя соединился с Владимиром и хочет тебя убить и города твои захватить». И сказали бояре и люди: «Тебе, князь, следует заботиться о голове своей; если правду сказал Давыд, пусть понесет Василько наказание; если же неправду сказал Давыд, то пусть сам примет месть от Бога и отвечает перед Богом». И узнали игумены и стали просить за Василька Святополка; и отвечал им Святополк: «Это все Давыд». Узнав же об этом, Давыд начал подговаривать на ослепление: «Если не сделаешь этого, а отпустишь его, то ни тебе не княжить, ни мне». Святополк хотел отпустить его, но Давыд не хотел, остерегаясь его». Поэтому на следующую ночь Василько был вывезен в оковах в маленький город, находившийся в десяти верстах от Киева, и заключен в «малой избе», где, увидев торчина, точившего нож, понял, что его хотят ослепить. «И вот вошли посланные Святополком и Давыдом Сновид Изечевич, конюх Святополков, и Дмитр, конюх Давыдов, и начали расстилать ковер, и, разостлав, схватили Василька, и хотели его повалить; и боролись с ним крепко, и не смогли его повалить. И вот влезли другие, и повалили его, и связали его, и, сняв доску с печи, положили на грудь ему. И сели по сторонам доски Сновид Изечевич и Дмитр, и не могли удержать его. И подошли двое других, и сняли другую доску с печи, и сели, и придавили так сильно, что грудь затрещала. И приступил торчин, по имени Берендий, овчарь Святополков, держа нож, и хотел ударить ему в глаз, и, промахнувшись глаза, перерезал ему лицо, и видна рана та у Василька поныне. И затем ударил его в глаз, и исторг глаз, и потом – в другой глаз, и вынул другой глаз. И был он в то время как мертвый. И, взяв его на ковре, взвалили его на телегу, как мертвого, повезли во Владимир»[178].