Неужели она так сказала? Но Конни решила не реагировать.

— Кэт, мой сын перед вами рисуется. Продолжайте. Вы говорили…

Кэт утрамбовывала грязным большим пальцем кусок салями внутри багета.

— В общем, мой папаша, полный и абсолютный ублюдок, настоял, чтобы я училась в универе на инженера, и это было бесполезно потраченное время…

Алби, ухмыляясь, смотрел на меня, но я сделал вид, будто не замечаю его взгляда.

— Ну, наверное, не совсем бесполезно, — сказал я.

— Нет, бесполезно, если ненавидеть это дело. Мне хотелось узнать лучше жизнь, многое увидеть.

— Так что вы стали изучать в результате?

— Чревовещание. — Она поднесла к уху упаковку мармелада и тоненьким голосочком пропищала: «Помогите! Помогите!» — Занялась кукольным делом, импровизацией, поступила в уличную труппу, выступавшую с гигантскими марионетками. Мы отправились в путь, путешествовали по всей Европе, отлично проводили время, но потом все они оказались слабаками и вернулись домой, на свои ничтожные работы, в ничтожные домишки, чтобы жить скучной, предсказуемой, ничтожной жизнью. А я продолжила, но уже соло. Мне нравится! Родителей не видела вот уже четыре года.

— О, Кэт, это ужасно! — воскликнула Конни.

— Ничего ужасного! По мне, так просто здорово. Никаких обязательств, никакой квартирной платы, повсюду встречаешь самых невероятных людей. Я теперь могу жить где захочу. Кроме Португалии. В Португалию мне въезд заказан по причинам, которые я не вправе разглашать…

— А что ваши родители?

— Я шлю своей ма открытки. Звоню ей дважды в год — на Рождество и в день рождения. Она знает, что я в порядке.

— Ваш или ее? — спросила Конни.

— Простите?

— Вы сказали, что звоните ей на Рождество и в день рождения. Ее день рождения или ваш день рождения?

Вопрос озадачил Кэт.

— Мой, конечно, — сказала она, и Конни кивнула.

— А как ваш отец?

— Мой отец может пойти куда подальше, — с гордостью произнесла она, сунув в рот кусок хлеба, а я заметил, с каким восхищением Алби на нее смотрит.

— По-моему, это довольно жестоко.

— Нет, если бы вы его знали. — И она снова расхохоталась.

Так в кино смеются сумасшедшие, и взгляд официанта стал чуть суровее. Несмотря на все мои старания, мне было трудно проникнуться теплыми чувствами к Кэт. Она была явно старше нашего сына, и поэтому мне, как ни странно, хотелось его защитить, и кожа у нее выглядела стертой, словно ее обработали каким-то абразивом — лицом моего сына, видимо. Под глазами круги, как у панды, покраснение вокруг губ, тоже не без участия моего сына, и словно нарисованные, высоко изогнутые брови. Кого она мне напоминала? Когда я только поступил в университет, то явился на маскарадный показ «Шоу ужасов Рокки Хоррора»[19]с вышеупомянутой Лизой Годуин, и это до сих пор остается самым утомительным и дурацким вечером, который мне пришлось вытерпеть, за всю мою жизнь. Но что только не сделаешь ради любви! Я не религиозен, но четко помню, что, сидя в своем кресле в рваных колготках Лизы Годуин, с намалеванной помадой красной пастью, я молился: прошу Тебя, Господи, если только Ты есть, пусть я больше никогда в жизни не исполню «The Time Warp»[20].

Ну да, было в этой Кэт что-то от Рокки Хоррора, и, наверное, именно это привлекало к ней нашего сына: он держал руку на ее затылке, а она исследовала пальцами его коленки под рваными джинсами. Все это раздражало, и, должен признаться, я испытал определенное облегчение, когда она сказала:

— Ну ладно, господа хорошие, с вами приятно познакомиться. У вас отличный молодой человек! — И для убедительности она шлепнула его по бедру.

— Мы знаем, — сказала Конни.

— Наслаждайтесь видами! Юноша, проводите меня до дверей, не хочу, чтобы буфетная полиция повалила меня на пол и начала обыскивать! — Последовало очередное ржание и скрип стула, когда она подхватила на руки аккордеон по имени Стив и насадила котелок на свои кудряшки. Стив издал высокую трель, и они ушли.

Мы оказались в тишине, которая обычно следует за столкновением, потом Конни сказала:

— Никогда не доверяй женщине в котелке.

Мы рассмеялись, получая удовольствие от общей неприязни.

— «Ма, па, я хочу, чтобы вы познакомились с женщиной, на которой я намерен жениться».

— Дуглас, даже в шутку не говори такого.

— А мне она понравилась.

— И поэтому ты велел ей вернуть все на стойку? — захихикала Конни.

— Я разве перегнул палку?

— На этот раз скажу «нет».

— Как ты думаешь, что он в ней нашел? Мне кажется, его привлек смех.

— Не только смех. Мне кажется, секс тоже сыграл свою немалую роль. Ох, Алби, — вздохнула Конни, и на ее лице промелькнула глубокая печаль. — Дуглас, — сказала она, опустив голову мне на плечо, — наш мальчик совсем взрослый.

Я надеялся, что мы все вместе проведем наш последний день в Париже, но Конни почувствовала усталость и заявила, довольно резко, что хочет минутку побыть одна, если мы не возражаем, всего лишь одну-единственную минутку, если это не противозаконно. Оставаясь вдвоем, мы с сыном обычно паникуем, но на этот раз мы взяли себя в руки и отправились в Музей д’Орсе.

Погода испортилась, над городом нависло густое, влажное облако.

— Будет дождь, — заметил я.

Алби промолчал.

— Нам понравилась Кэт, — сказал я.

— Пап, можешь не притворяться, потому что мне все равно.

— Нет, понравилась, понравилась! Нам показалось, что она очень интересная. Необычная. — Несколько шагов мы прошли в молчании, затем: — Думаешь, вы продолжите знакомство?

Алби наморщил нос. Мы с сыном нечасто обсуждаем сердечные дела. У нас были друзья — в основном друзья Конни, — которые вели со своими детьми беседы пугающей откровенности; окопаются на продавленном диване — и ну откровенничать об отношениях, сексе, наркотиках, эмоциональном и душевном здоровье, используя любую возможность, чтобы пофланировать по квартире голыми, поскольку разве не этого хотят подростки? Свидетельство возрастного угасания на уровне глаз? И хотя я считал такой подход ограниченным и неестественным, я соглашался, что у меня самого все далеко от идеала и я должен что-то сделать, чтобы преодолеть некую сдержанность. Самое большее, на что решился мой отец, «приоткрывая завесу» человеческих отношений, — разложить на моей подушке буклеты министерства здравоохранения о болезнях, передаваемых половым путем, что было прощальным подарком перед моим отъездом в университет и единственной информацией, которая мне понадобится о тайнах человеческого сердца. Моя мать переключала телевизионный канал каждый раз, когда там целовались. Обоих вседозволенность 1960-х годов даже не затронула. С тем же успехом они могли бы родиться в 60-х годах девятнадцатого века. Откуда взялись мы с сестрой, даже не представляю.