Она перевернулась на живот, переключившись на новую тему.

— Дуглас, у тебя был друг по переписке?

— Гюнтер из Дюссельдорфа. Он приехал к нам, но ничего хорошего из этого не вышло. Не мог есть ничего из того, что готовила мать. Таял прямо на глазах, и я был в ужасе, что нас ждут неприятности, когда мы отошлем домой истощенного ребенка. В конце концов мой отец буквально привязал его к стулу, пока тот не доел печенку с луком.

— Какие у тебя золотые воспоминания. Ты получил приглашение в Дюссельдорф?

— Как ни странно, нет!

— Найди его адрес, выясни, где он.

— Хорошая мысль. А у тебя был друг по переписке?

— Француженка. Элоди. Она носила ненужный ей лифчик и учила меня, как делать самокрутки.

— Значит, познавательное знакомство.

Конни перевернулась опять и закрыла глаза.

— Было бы неплохо все-таки с ним видеться, — сказал я. — Время от времени.

— С Гюнтером?

— С нашим сыном.

— Сегодня увидимся. Я все устроила. А теперь дай поспать.

Мы задремали под убаюкивающие звуки русского хип-хопа, в котором, что любопытно, ругательства оставались английскими — вероятно, для того, чтобы оскорбить как можно больше интернациональной публики. Ближе к вечеру Конни села и, зевая, предложила взять напрокат велосипеды. До конца не протрезвевшие, мы сели на муниципальные велики, громоздкие, как тачки, и поехали по улицам, сворачивая туда, куда хотели.

— Куда же мы едем?

— Давай затеряемся! — прокричала она. — Путеводители и карты запрещены.

Несмотря на туман в голове, тяжелый велосипед и езду по непривычной стороне дороги, я напустил на себя беспечность и, задевая коленями боковые зеркала, не обращая внимания на высунутые в окошко кулаки таксистов, все улыбался, улыбался, улыбался…

Благодать на душе продолжилась до вечера. Конни еще раньше заприметила кинотеатр на открытом воздухе в городском парке недалеко от площади Италии и решила, что мы пойдем туда и посмотрим фильм. Мы стянули из отеля «Хорошие времена» покрывало и устроили на нем пикник: розовое вино, хлеб и сыр. Вечер был теплый и ясный. Даже Алби вроде бы понравилось.

— Фильм на французском? — поинтересовался он, когда мы разбили лагерь перед экраном.

— Не волнуйся, Алби, ты поймешь. Поверь мне.

Фильм назывался «Les Quatre Cents Coups», или «400 ударов», всем рекомендую. Мои вкусы в кино ограничены жанрами триллера, научной фантастики или фэнтези, но, несмотря на отсутствие ударов, фильм оказался очень занимательным. В нем рассказывается о проступках умного, но безответственного юноши по имени Антуан, который в конце концов вступает в конфликт с законом. Добродушный отец-рогоносец не в силах справиться с молодым Антуаном, и в результате парень попадает в исправительное заведение для несовершеннолетних. Совершив побег, он направляется к морю, которого прежде никогда не видел, — и тут, в общем, фильм заканчивается: молодой человек просто смотрит в камеру с вызовом, словно обвиняя вас в чем-то.

Что касается сюжета, это вам не «Идентификация Борна», но я все равно получил удовольствие. Это фильм о поэзии, вызове, бурном веселье и растерянности юности — не обязательно моей юности, чужой юности, — и на Алби он произвел глубочайшее впечатление; мой сын так увлекся фильмом, что на время даже забыл о бутылке, к которой до того без конца прикладывался, он сидел на пятках, выпрямив спину, положив руки на бедра, в позе, в которой я его видел на уроках физкультуры в начальных классах.

Небо потемнело, и проекция стала четче, мимо экрана проносились ласточки, а может быть, и летучие мыши, или то и другое, но Алби все сидел, отождествляя себя с главным героем, несмотря на то что (справедливо будет заметить) детство у него было очень стабильное. Время от времени я поворачивался и смотрел на его профиль, освещенный экраном, и меня захлестывала любовь к нему, к обоим, к нам, Петерсенам, этакий маленький взрыв любви и обожания, убеждения, что наш брак, наша семья не так уж плоха, даже лучше, чем у многих, и мы обязательно выстоим.

В общем, фильм произвел очень хорошее впечатление, вызвал приятные чувства, но слишком быстро закончился. Последний кадр застыл на экране, Антуан Дуанель смотрел на нас с экрана своим особым взглядом, и Алби растирал себе щеки ладонями, словно стараясь загнать слезы обратно в глаза.

— Это самый великий долбаный фильм из всех, что я видел в своей жизни.

— Алби, так ли необходимо прибегать к подобному языку? — поинтересовался я.

— А какая потрясающая работа оператора!

— Да, операторская работа мне тоже понравилась, — с надеждой вякнул я, но Алби уже обнимался со своей матерью, они оба хохотали, а потом он убежал в летнюю ночь, мы же с Конни, слишком пьяные, чтобы рискнуть снова оседлать велосипеды, взялись за руки и пошли домой через 13, 5, 6 и 7-й округа, словно юные влюбленные.

Несмотря на мою докторскую степень, сложная дилемма, что делать на втором свидании, полностью меня доконала. Каждый ресторан казался либо слишком официальным и роскошным, либо чересчур обыденным и обшарпанным. Конец февраля, значит идти в Гайд-парк холодно, а мой обычный выбор — кинотеатр — в данном случае тоже не подходил. Мы не сможем разговаривать в зале. Я не смогу на нее смотреть.

Мы договорились встретиться на четырехугольной площадке кампуса, недалеко от лаборатории, где я трудился над статьей. После окончания художественной школы Конни работала четыре раза в неделю в коммерческой галерее в Сент-Джеймсе. Работа ей не нравилась — бездарная живопись, у посетителей больше денег, чем вкуса, — но позволяла ей оплачивать жилье, пока она трудилась над своими картинами в маленькой студии Восточного Лондона, которую снимала на паях с друзьями — коллективом, как они говорили, — и каждый из них ждал собственного прорыва. В качестве карьерного плана все это казалось безнадежно неопределенным. Но галерея в Сент-Джеймсе по крайней мере означала, что Конни было чем платить за квартиру и питание. Запинаясь, я проинструктировал ее по телефону обо всех подходящих автобусных маршрутах, а именно 19-м, 22-м и 38-м.

— Дуглас, я выросла в Лондоне, — сказала она. — Я знаю, как ездить на автобусе. Увидимся в шесть тридцать.

В шесть двадцать два я уже стоял под башенными часами, уставившись в «Биохимик», глаза скользили по строчкам, но без всякой пользы; в шесть сорок я продолжал пялиться в журнал, когда сначала услышал ее, а потом уже увидел; высокие каблучки редко постукивали в этой части кампуса.

В наш век цифровых технологий мы имеем в своем распоряжении электронные средства, позволяющие воскресить в памяти более или менее любое лицо. Но в то время лица были как телефонные номера: мы старались запомнить самые важные. Однако снимки, сохраненные в моем воображении на прошлой неделе, начали блекнуть. Скромный и трезвый в этот ветреный и серый будничный день, буду ли я разочарован?