– У тебя есть жилье? Машина?

– Есть дедов дом в пригороде, только я не знаю, в каком он состоянии. Пока я остановился в «Эспен-Инн».

– Хорошо. На первое время предлагаю вот что. Снимешь квартиру, пока не обзавелся собственным домом. Я тебе выделю нашу служебную машину и положу пятьдесят тысяч на счет. Недельку поживешь, оглядишься, а там возьмешь на себя вертолет ранчо. Пока он один, но скоро будет небольшой флот. Будешь им руководить помимо всего остального.

– Что имеется в виду под «остальным»?

– Всему свое время.

Выражение Коэна было недвусмысленным: отныне единственным ориентиром в жизни Джима становится он. Джим почувствовал себя скованным по рукам и ногам.

Но то были золотые цепи, что снимало сразу много вопросов.

– А что Алан?

– Алан – оборотная сторона медали. Алан – американский гражданин, солдат, проливший кровь за родину и получивший награду. Он заплатил высокую цену за свой героизм. Такого человека полезно иметь на нашей стороне.

Джим с трудом сохранил непроницаемое лицо. Коэн Уэллс умеет извлекать выгоду даже из увечий собственного сына.

Разумеется, он не желал ему такой участи.

И наверняка думал, что, последуй Алан его совету, ничего бы этого не случилось.

Быть может, даже плакал.

Но после драки кулаками не машут, так отчего не использовать свершившийся факт себе во благо?

Джим с трудом верил в услышанное. Но он самому себе верил с трудом и все думал, когда же кончится эта жажда самоуничижения, которую он носит в себе. С другой стороны, он тоже не слишком хорошо себя повел по отношению к Алану.

– Мы ведь можем встретиться. Боюсь, это не доставит удовольствия ни ему, ни мне.

Уэллс понял, что это последняя, слабая попытка сопротивления, и, как всегда, пресек ее на корню:

– С Аланом я сам разберусь. Ты, главное, дай мне слово, что наша с тобой договоренность останется между нами.

Джим кивнул.

– Обо всем знали только мы с вами, ему я ничего не говорил. С того дня я с ним вообще больше не говорил.

– Вот и хорошо.

Коэн через стол протянул ему руку. Джим поднялся и пожал ее. Пятьдесят тысяч в банке – недурная компенсация за то, что Коэн Уэллс остался сидеть.

– В добрый путь к богатству, Джим Маккензи.

В дверь постучали. Банкир решил, что это секретарша принесла кофе.

– Надо бы вспрыснуть, но давай пока ограничимся кофе. Войдите.

Дверь отворилась. Человек в шоферской тужурке придерживал ее, а в проеме, тяжело опираясь на алюминиевые костыли, появилась знакомая фигура.

После стольких лет перед Джимом стоял Алан Уэллс.

Сердце Джима ухнуло в бездну боли и раскаяния, и он мысленно проклял себя за это. От прежнего мальчика не осталось почти ничего; от мужчины, каким со временем стал Алан, пожалуй, еще меньше. Внешне он теперь вылитый отец, если не считать болезненной худобы и неизбывной муки в глазах.

Наступила пауза. Время как будто остановилось. На одно нескончаемое мгновение все застыли, как манекены за стеклом витрины.

Потом Джим опомнился и проговорил, надеясь, что в голос не просочилась его внутренняя дрожь:

– Здравствуй, Алан.

Бывший друг вроде бы нисколько не удивился. Лишь на миг остановил на нем испытующий взгляд, словно с трудом вызывая из памяти и лицо, и имя.

Потом улыбнулся и ответил незнакомым Джиму голосом:

– Привет, Джим. Рад тебя видеть.

Направляясь к Алану, чтобы пожать ему руку, Джим окончательно убедился в том, о чем до сих пор лишь смутно догадывался.

Всю жизнь он мечтал стать таким, как Алан Уэллс.

Дорога, ведущая к ранчо «Высокое небо», была все той же, но сегодня по ней ехал уже другой человек. Эта полоса земли и камней была для Джима не просто просветом, обсаженным темными, как кипарисы, воспоминаниями, она стала снова его настоящим, и он опять с головой погрузился в то, из чего когда-то так жаждал вырваться. Чтобы не думать об этом, он внушал себе, что это его единственная возможность найти работу.

Тариф прежний – тридцать сребреников.

Эту мысль сопроводил противный привкус во рту, как будто его организм работал в полной синхронности с дурным настроением. Он открыл окошко новенького «доджа-рэма» и выплюнул желчный сгусток слюны. Немой Джо, скрючившийся на соседнем сиденье, недовольно повернул к нему голову, почувствовав сквозняк.

На Джима глянули два обвиняющих глаза, и он в который раз подивился способности пса выражать свои чувства одним взглядом. Или, во всяком случае, внушать другим, что они у него есть. Хотя в данный момент Джим был к этому совсем не расположен, он все же улыбнулся, видя этот безмолвный укор.

– Ладно, ладно, сейчас!

Он закрыл окошко, чтобы избежать дальнейших проявлений протеста. Встреча с Аланом не прошла для него бесследно, но его нынешний спутник не заслужил даже малой части издержек.

В кабинете Коэна Уэллса он сидел, как факир на кровати с гвоздями. А уж когда в кабинет на протезах и с помощью костылей вошел Алан, атмосфера сгустилась до такой степени, что хоть режь ее ножом. Такие плотные, вязкие мгновенья время обычно приберегает для счастливых случаев. Как только они уселись, Джим стал прилагать огромные усилия, чтобы не смотреть на ноги Алана, и все же взгляд поневоле тянулся туда, вниз. И всякий раз у него сжималось сердце – до того, что оно в конце концов заболело, заныло.

Можно было бы, конечно, смотреть Алану в глаза, но от этого не становилось легче. В этих глазах стояли горькие воспоминания о ночах, проведенных без сна, в раскаянии, в мучительных вопросах, стоила ли игра свеч. Больше всего Джима угнетало то, что он не сумел прочесть в глазах Алана ни тени укора, как будто все, что было между ними, не оставило никаких следов. Те же чистые, ясные глаза и цвет тот же. Только морщины на изможденном лице лучше всяких слов рассказывали о пережитом. В самом деле, пережить такое врагу не пожелаешь.

А он пережил, пережил войну.

Так же, как его дед пережил, заплатил свою цену, вернулся и был принят на родине как герой.

А он, Джим, так или иначе, предал их обоих.

В отличие от него Коэн Уэллс, казалось, нисколько не смутился. Джим подумал, что этот человек похож на черную дыру, черпающую свои силы из отрицательной энергии. Вот перед ним две такие разные личности, которые в неудобной ситуации ведут себя одинаково, только причины тому диаметрально противоположны. Алан – поскольку обладает недюжинной внутренней силой, а его отец – столь же недюжинной способностью обращать любую ситуацию к собственной выгоде.

Банкир улыбнулся сыну, который все никак не мог удобно устроиться в кресле.