новички, а начало всегда бывает таким».

— В следующий раз встретимся на вокзале, — сказал, прощаясь с ними, белокурый молодой человек. — на второй платформе, там, где стоят пустые вагоны.

18

— Пани Кудержикова, идите сюда, я вам кое-что скажу! — Ганчар в рубахе с распахнутым воротом стоял на пороге своей гостиницы и скреб ногтями волосатую грудь. Майское солнце весело светило, а ветерок раскачивал мокрое белье на веревке. Мама с пустой корзиной вышла со двора. Ганчар лениво сошел по ступенькам и приблизился к ней. — Послушайте, мне сегодня ночью приснился сон, будто через Острый Верх к нам идут русские, а я стою здесь, как теперь вот с вами, и кричу: «Хорошо! Хорошо!»

Вокзал во Врбовцах после 15 марта стал моравско-словацкой пограничной станцией с названием Яворник. Сама деревня отошла к территории Словацкого государства. У дороги рядом с гостиницей за несколько дней, словно грибы после дождя, выросли приземистые деревянные домики для немецких таможенников, а недавно сюда прибыло и гестапо.

И в гостинице Ганчара тоже жили таможенники.

— Теперь у нас здесь собралось такое дерьмо, — ругался Ганчар, — что даже нос из дома страшно высунуть! Здесь, на станции, гавкают эти двуногие черные твари, а внизу, у дороги, — те, четвероногие.

У тропинки, прямо около домов, немцы построили псарню, окружили ее высоким проволочным забором. Как только кто-нибудь проходил рядом, собаки с остервенелым лаем бросались на проволоку.

Лучи майского солнца скользили по рельсам, и зайчики отражались на лице Марушки. Она стояла на перроне и читала письмо от подруги. Лида уехала в Прагу, как советовал Юла.

«Прага мне нравится, — писала она Марушке, — я уже довольно много видела. Мне кажется, что все теперь немного запуганы, но вместе с тем упрямы. Где только можно, везде украшают скульптуры Гуса, св. Вацлава…»

Из кабинета начальника станции за читающей девушкой наблюдал гестаповец Кюнце.

— Liebesbrief?.. Liebesbrief?[17] — Он шутливо надувал губы и плотоядно щурил глаза за толстыми стеклами очков.

Марушка бросила на него полный ненависти взгляд и повернулась к нему спиной.

«Если бы ты знал, от кого это письмо, — подумала она, — так сразу перестал бы кривляться, болван!»

Ровно неделю назад, когда к Марушке приехала Лида, Кюнце устроил отцу разнос.

— Я считал вас приличными людьми, — кричал он, выкатывая глаза за стеклами очков, — а вы встречаетесь с таким сбродом!

Отец с ненавистью смотрел на него и дрожал от негодования.

— Как будто нам здесь не приходится встречаться с худшим сбродом! — процедил он сквозь зубы.

Со стороны склада донеслось щелканье кнута. Еще раз, еще.

Марушка вздрогнула, сунула письмо в карман и бросилась за матерью. Но та уже услышала. Схватив мешок, она побежала вдоль сараев к подъездному пути. Так они договорились. Если возчики из Словакии везли под сеном какую-нибудь посылку или что-то другое для тех, кто жил в протекторате, они подавали сигнал щелканьем кнута.

Мать подбежала с мешком к складу:

— Дайте мне сена! Дайте мне сена!

Возчики сбросили с телеги сено, а в нем — привезенную посылку.

Мать проворно наклонилась и в считанные секунды положила все в мешок. Затем, перебросив его через плечо, она ушла.

— Прохвосты! — шутливо кричала она возчикам. — Такой ношей вы меня нагрузили, что я едва тащу ее!

Начальник станции этого не любил. Во всем должен быть порядок, и все должно делаться по инструкции, считал он. У складов рядом с подъездным путем людям делать нечего. Если Кудержиковой нужен корм для козы, пусть насушит летом сена сама.

— Вы пристаете к мужчинам! — напустился он на нее. — Как только они едут сюда, вы уже тут как тут!

Матери хотелось бы высказать ему свое мнение начистоту, как она привыкла, но времена сейчас такие, что нельзя говорить того, что думаешь. А если дело так пойдет и дальше, то придется говорить все наоборот.

Что делать?! Ей было жаль людей и не хотелось им отказывать. Продукты в протекторате становились дефицитом, а в Словакии их пока хватало.

Она оставила мешок с сеном и посылкой в сторожке у пасеки и продолжала свою работу. Пока светло, нечего и думать о том, чтобы взять мешок, ведь напротив, в гостинице, живут немцы. Вечером отец перенес мешок в сарай. Ночью кто-то постучал в окно. Отец открыл двери и вернулся с седым человеком.

— Это Микеш из Липова, — подмигнул он жене.

Мать быстро набросила на плечи платок.

— Для вас есть посылка. Подождите здесь, я сейчас сбегаю в сарай, — сказала она. В сарае мать схватила пустую корзину, стащила с веревки часть высохшего белья, набросила его на контрабандную посылку и вернулась в кухню.

Дождавшись полной темноты, Микеш с рюкзаком за спиной сел в поезд.

Теплая майская ночь была такой тихой и спокойной, что даже было слышно, как в окно комнаты влетела ночная бабочка. Марушка лежала в постели с открытыми глазами. С перрона в комнату попадал свет фонаря, и от этого все вокруг приобретало нереальные, призрачные очертания. Откуда-то, видимо из леса, доносилось приглушенное завывание. То ли какая-то ночная птица, то ли ветер в ветвях…

Юла был далеко отсюда, в австрийском Хаускирхене. Там за полевые работы платили больше, чем в протекторате, а это для парня было важно. Проклятые деньги, везде человек с ними сталкивается! Это — настоящее зло, пока что, к сожалению, необходимое. «Но и это зло коммунистическое общество устранит, — говорила себе Марушка. — Когда будет свергнут и разбит фашизм. Тогда и люди станут умнее, будет у них больше сурового, собственной свободой оплаченного опыта».

— Веди дневник, но только обязательно каждый день, — посоветовал Марушке Юла, когда уезжал.

Когда она провожала его, на сердце у нее было очень тяжело. Она глотала слезы, но губы ее улыбались.

Дни летели, словно сухие осенние листья, и каждый из них уносил с собой частицу воспоминаний о прошлом. Некоторое время Марушка провела с матерью Юлы в Гбелах. Она с нетерпением ожидала вечеров, бессловесных разговоров с ним, спокойных минут после трудовой суеты, когда усаживалась к страницам своего дневника или за письма своему любимому, полные тоски и преданного обожания.

«Я читаю твои стихи и впитываю из них нежные чувства и веру в народ. Я люблю их, я нахожу в них то, что не могу выразить словами… Ты должен продолжать писать. Твои лучшие стихи еще впереди. Я жду их, любимый».

Она так верила в своего Юлу, так гордилась им! Но это была горькая любовь, и сердце девушки гораздо чаще сжималось от боли, чем