Само по себе ощущение постоянного пребывания на крючке у Крякина не вызывало у Бориса Ефимовича никаких отрицательных эмоций. В сотрудничестве с перестроившейся Конторой он искренне не видел ничего из ряда вон выходящего или, тем более, позорного. В конце концов, на контакты с ней шли все, если не считать совсем уж отвязанных придурков, вроде Ковалева и иже с ним. Тем более, что кое-какие проблемы при наличии хороших отношений удавалось решать вполне цивилизованным образом.

Задевали Бориса Ефимовича только хамские выходки крякинского прихвостня, да ощущение зависимости и подчиненности, возникавшее каждый раз, когда Крякин, лично или через помощника, устраивал Борису Ефимовичу выволочку за какую-нибудь мелкую оплошность.

Было, например, ужасно обидно из-за этой дурацкой истории с телефоном на квартире у американца. Тем более, что в этом Борис Ефимович ни сном ни духом виноват не был. Виноват был гад-помощник, к которому Борис Ефимович обратился с просьбой насчет номера, когда убедился, что официальным путем ничего сделать не удается. Ну откуда же было Борису Ефимовичу знать, что выделенный ХОЗУ номер ранее принадлежал Зонально-информационному центру, ЗИЦу в просторечии? И что со всех концов нашей необъятной Родины, раскинувшейся на много часовых поясов, американцу будут непрерывно звонить с просьбами провести установочку того или иного объекта. Хорошо еще, что американец так и не допер.

Конечно же, при выяснении отношений с Крякиным Шнейдерман честно признался, откуда взялся номер, и испытал несказанное удовольствие, перехватив взгляд, брошенный Крякиным на помощника. Удовольствие это оказалось недолговечным, потому что помощник, обогнавший Бориса Ефимовича в коридоре, обернулся и в свою очередь так на него посмотрел, что у Шнейдермана внутри все оборвалось.

Он в очередной раз понял, что за все происходящее вокруг американца отвечает лично он, причем собственной задницей. За все и перед всеми. Хотя столь выдающийся, причем непрерывно растущий интерес к совершенно заурядному американскому юнцу, ничего собой не представляющему, объяснить никак не мог.

Отсутствие осмысленных объяснений никак не могло оправдать в глазах Крякина совершенно уже из ряда вон выходящий факт с обменом рублей на доллары, в ходе которого у американца не просто отняли деньги, но еще и прилично намяли ему бока.

— Вот что, — сказал Шнейдерману крякинский помощник, даже не скрывая злорадного удовлетворения, — ты что хочешь делай. Хоть Дениса подтягивай, хоть кого. Но чтобы деньги отдали.

Подтягивать Дениса было бессмысленно. Шнейдерман знал, что каждый раз, когда возникала вероятность прямого столкновения с красной крышей, Денис немедленно отходил в сторону, изобретательно придумывая разнообразные отговорки. Так и сейчас — узнав название банка, Денис сориентировался и начал все валить на американца. Дескать, тот вошел с банком в сговор, скрысятничал и распилил с ними миллиард рублей. Простой аргумент, что американцу не было никакого смысла пилить с кем-то свои собственные бабки, на Дениса не действовал, и он упорно предлагал вывезти американца за город и потолковать. Все скажет.

Желание Крякина навестить избитого американца на квартире Борис Ефимович воспринял радостно, надеясь, что в ходе встречи какой-нибудь выход из положения будет найден.

Одетый в пижаму американец открыл им дверь и прохромал обратно к дивану, на который и улегся, укрывшись пледом. На кухне гремела чашками Лариска из крякинского кадрового резерва, не то мыла посуду, не то собиралась варить кофе.

— Да, — задумчиво произнес Крякин, изучая обклеенное пластырем лицо Адриана, — да. Столкнулись, значит, с нашей экономической действительностью.

Возмущаться Адриан уже устал. Значительную часть боевого задора из него вышибли еще в офисе Восточно-Европейского банка, а остальное он растерял в милиции. Сейчас он с ужасом ожидал телефонного звонка от отца, с которым уже два дня не связывался. Кроме того, у него болела спина, по которой погуляли резиновые дубинки охранников банка.

— Чучело-то зачем сломали? — неожиданно спросил Крякин, проявляя неплохое знакомство с предметом. — Чем вам гамадрил помешал?

— Он не мешал, — честно ответил Адриан. — Он помогал. Гамадрил — это не я. Когда все эти секьюрити прибежали, я спрятался за этот гамадрил. Я оттуда в них бросал разными вещами. А потом один секьюрити хотел ударить меня палкой, но попал по обезьяне. И она упала с подставки. Я взял подставку и стал защищаться. А секьюрити наступил на гамадрил и раздавил ее.

— Понятно, — сказал Крякин. — Понятно с гамадрилом. С деньгами вот только не очень понятно. — Он достал из кармана блокнот. — Давайте, Адриан. Рассказывайте все с самого начала. Кто. Что. Куда ходили. С кем разговаривали.

Рассказ занял у Адриана минут тридцать. Когда он дошел до беседы со старшим лейтенантом милиции Боровковым, от воспоминаний о пережитом унижении и ощущении полного бессилия на глазах у него выступили слезы, за что Адриану немедленно стало стыдно.

— Ладно, ладно, — успокоил его Крякин и слегка похлопал по плечу, убирая блокнот в карман пиджака. — что-нибудь попробуем сделать. Только вы, Адриан, на будущее зарубите себе на носу. Хотите что-то сделать — вот вам Борис Ефимович, посоветуйтесь сперва. Не спешите. Сами не лезьте никуда. Это еще хорошо, что вас из этого банка живым выпустили. Могли и не выпустить. Вы мне, кстати говоря, можете объяснить, зачем вас туда понесло?

Адриан все еще прерывающимся голосом рассказал Крякину про переписку с налоговой инспекцией, визит майора Леши, договоренность с адвокатом Витей и принятое им решение раз и навсегда исключить из своей жизни контакты с российскими мытарями. К концу рассказа он уже успокоился, и недовольный взгляд, брошенный Крякиным на Шнейдермана, от Адриана не ускользнул.

— Вот что, — сообщил Адриану Крякин, когда тот замолчал, — давайте так решим. Если у вас что-то возникнет, все равно что, любая проблема, вы сразу звоните мне. Телефон у вас есть. Поняли? Любая проблема. Гость какой-нибудь в офис придет. С девушкой в ресторане познакомитесь. Все что угодно. Прямо мне и звоните. А то Борис Ефимович, по-видимому, сильно другими делами загружен и не может уделить вам достаточного внимания.

Крякин снова недовольно посмотрел на съежившегося Шнейдермана, потом на часы и встал. Он уже собирался уходить, когда неожиданно замер, уставившись на гору книг и бумаг у изголовья Адриана.

— Историей нашей интересуетесь? — спросил Крякин. — Похвально, похвально… Это у вас что? И-оф-фе, — прочитал он по складам. — «Колчаковская авантюра и ее крах». Любопытно. Вы что, про гражданскую войну решили почитать?

— Немного, — неохотно признался Адриан, не особо желая обсуждать существо полученного от отца задания. — Так просто.

— Угу, — согласился с ним Крякин. — Понятно. А это что за фотография? Крейсер какой-то?

— Это не крейсер, — поправил Адриан, — это… как сказать… это грузовой корабль. Коул. Угольный корабль… как это правильно сказать?