…Когда раздался звонок в дверь, Алька легко спрыгнула с широкого, несовременного подоконника и побежала открывать.

Катя пришла с подарками — разной необходимой в хозяйстве кухонной мелочью, вином и тортом, чтобы обмыть первую Алькину собственность.

Приканчивая вторую порцию торта, Алька решилась сформулировать свою просьбу:

— Катюша, мне послезавтра опять в командировку, в Берлин. Не поживешь у меня? Так не хочется эту квартиру оставлять пустой. Посмотри, как хорошо! Здесь обязательно должен жить хороший человек. А через недельку я вернусь, и мы пойдем покупать мебель. Согласна? Ну что ты там будешь сидеть на отшибе в своем Порт-де-Ванв?

— Алечка, да не волнуйся, конечно поживу. И с удовольствием. Приедешь не в пустую квартиру, это же так приятно. И мебель купим, и все, что нужно. Езжай в свой Берлин со спокойной душой.

И сказано это было так просто, по-родственному, что Алька с благодарным воплем восторга кинулась подруге на шею.

Спустя десять дней Алька сидела в своей пахнущей пирогами и хорошо прожаренным кофе кухне и слушала сообщения на автоответчике. Одно из последних было от Патрика. Он сказал, что сегодня в восемь вечера будет ждать ее «У Максима».

— Ого, Катюш, «У Максима»! Что это так сразу, без предупреждений? Туда просто так не приглашают, тебе не кажется? Может, «клиент созрел»? Может, «мужчина моей мечты» на что-то решился? Нет, серьезно, выйти замуж за любимого, красивого, умного и богатого в одном флаконе — представляешь?

— Представляю, Алечка, конечно представляю. Что может быть лучше… — И по голосу Кати ясно было, что в сказку про Золушку она давно не верит.

— Нет, вот увидишь, предчувствие меня не обманывает!

Собиралась Алька особенно тщательно. Надела платье цвета старой розы с широким (и глубоким) вырезом каре, безумно элегантные босоножки. На шею повесила платиновую цепочку с кулоном в форме буквы «А», украшенной маленьким бриллиантом. Подушилась любимой «Шанелью», как учила Екатерина Великая: «Для себя, для него и для того нахала». Сказала Кате, чтоб оставалась ночевать, потому что они скорее всего поедут потом куда-нибудь за город, поцеловала подругу, вымазав ей щеку помадой, и была такова.

Париж переживал очередную весну, сумасшедшую и яркую. И часть этого сумасшествия передалась Альке. Она жадно смотрела по сторонам, пока такси не притормозило на улице Рояль, роскошной и искрящейся, как бутылка шампанского, запечатанная с одной стороны Мадлен, а с другой — Бурбонским дворцом. Ну да, такая вот бутылка-мутант с двумя горлышками. Чего только не бывает весной в Париже!

У входа ее ждал Патрик с букетом темно-красных роз. Он обнял Альку и прижал к себе. Алька удивилась — обычно на людях Патрик бывал довольно сдержан. Ужин был прекрасно сервирован, в серебряном ведерке со льдом стояло шампанское «Дом Переньон». Все шло, как и предполагала Алька. Сейчас это случится. Как в кино. В глупом и прекрасном голливудском кино.

Патрик крепко сжал ее руку.

— Алекс, дорогая, мы должны расстаться.

Он с ужасом смотрел, как постепенно изменяется ее лицо. Сначала «выключились» глаза, потом как-то сразу впали щеки, точно она набирала воздух для крика, потом приоткрытый рот сомкнулся, и в уголках его образовались горестные складки. Все это происходило точно на замедленной съемке. Он чувствовал себя убийцей, который наблюдает агонию своей жертвы.

Алька не закричала. Она сидела в той же позе, с бокалом в руке, точно окаменев. Потом осторожно поставила бокал: рука отчаянно дрожала. Высвободила вторую руку из судорожно сжимавшей ее руки Патрика. Он слабо пытался удержать.

Потом она взяла нож и вилку и продолжила ужин. Он со страхом наблюдал за ней. Наконец она отодвинула тарелку и мертвым голосом спросила:

— То, что ты сказал, правда?

— Дорогая моя, я люблю тебя, как никого никогда не любил. Но мы должны расстаться. Это мое окончательное решение. Прости.

Алька встала, и Патрик поднялся следом за ней.

Она позволила ему отвезти себя домой, потому что боялась, оказавшись на улице, броситься под первую же попавшуюся машину.

Возле дома Патрик, пытаясь с французской легкостью завершить ситуацию, хотел Альку обнять, но она отстранилась и вышла из машины, не проронив ни слова.

Всю ночь Катя ни на шаг не отходила от Альки. Еще только открыв дверь, она поняла, что все пошло по наихудшему сценарию.

Сначала Алька металась по квартире и стонала, точно ее мучила зубная боль. Потом утихла, села в гостиной на пол и замерла, глядя в одну точку. Это было дежа вю истории со Стефаном. Только еще страшнее. Машина, которая на всем ходу врезалась в стену, была на сей раз еще больше нагружена, а стена оказалась совершенно железобетонной.

Под утро Кате удалось переместить Альку за кухонный стол и напоить горячим чаем. Алька периодически задавала один и тот же вопрос: «Почему?» Но этот вопрос был явно риторическим. Как, впрочем, и другие русские вопросы: «Кто виноват?» и «Что делать?».

Потом Катя отвела Альку в спальню, уложила в постель, накрыла двумя одеялами, так как Альку слегка потряхивало. И сама, не раздеваясь, прилегла рядом. Алька продолжала периодически мычать, как от сильной зубной боли. Наконец вроде заснула. Катя, измученная бессонной ночью не меньше Альки, тоже забылась чутким, неглубоким сном.

Собственно, подобной развязки могло еще долго не произойти. По крайней мере до тех пор, пока Алька, не выдержав стагнации в их отношениях, сама не сделала бы какой-нибудь резкий шаг.

Но судьбе было угодно поступить самым тривиальным образом.

Однажды утром Патрик, читая свежую газету, заканчивал завтрак. Ему предстоял трудный день: начинались выборы в парламент, а значит, у него прибавлялось работы. Дети еще спали. Вдруг он услышал за своей спиной тихие всхлипывания. Невозмутимая, покладистая Мирей плакала.

Патрик развернулся, изобразив на лице крайнюю степень недоумения.

— Дорогая, что случилось?

Всхлипывания постепенно переходили в рыдания.

— Да что стряслось с утра пораньше, ты можешь сказать?

— Не могу…

Она действительно не могла, потому что не знала, что надо говорить в таких случаях. Ни разу за двенадцать лет совместной жизни они не устроили друг другу ни одной сцены. И вот сейчас, когда такой момент настал, оба совершенно не понимали, как себя вести. Просто не было стереотипа поведения. Оставалось разве что позаимствовать из кино.

— Плачешь и не знаешь почему? — Он тянул время, поскольку обо всем догадался с первой минуты.

— Это ты должен знать. Уже весь город знает.

«И какой болван сочинил этот мерзкий диалог?» — Он встал и хотел ее обнять.

Мирей, следуя драматургии событий, отстранилась.